И всё же я не оставляю мысли, что рано или поздно они станут доступны для Вас».
Лифарь очень жестко критиковал советскую хореографическую тенденцию. 5 июля на пресс-конференции в Университете танца он подчеркнул, что «танцевальная религия советского балета не переносит хореографического развития», отметил игнорирование новых па, новых пластических позиций, за исключением одного неоклассического арабеска, случайно затесавшегося в балет «Мирандолина». Когда Лифарю возразили: «Это их стиль, московский стиль!» — он категорично заявил: «Это — болезнь, вредоносный микроб, против которого я бьюсь на протяжении всей своей артистической жизни. Нужно истребить эту бациллу, как истребляют сорняки на хлебных полях… Ослепленные светом рампы, обольщенные легкостью и женственностью балерин, мы должны защититься от восприятия их недостатков как достоинств».
(В результате подобного рода нападок на «Большой балет» Уланова получила свой приз только в 1980 году. 2 апреля, когда Лифарю исполнилось 75 лет, она отправила ему телеграмму:
«Уважаемый Сергей Михайлович!
Наконец получила долгожданную медаль Анны Павловой 1958 года. Она удивительно красива, и я благодарю Universite de la Danse и Вас за Вашу настойчивость и хлопоты, которые пережили, чтобы передать мне ее в год моего 70-летия. Хочу также поздравить Вас с наступающим Вашим апрельским юбилеем и пожелать Вам всего самого хорошего».)
17 и 18 июня на парижском велодроме, вмещающем до десяти тысяч зрителей, прошли два больших концерта советских балетных артистов для «широких масс трудящихся Парижа, которые не смогли побывать в театре». На них присутствовали более пятнадцати тысяч человек.
Из французской столицы советские артисты выехали в Брюссель, где с 22 июня по 18 июля ежедневно выступали на сцене Королевского оперного театра.
Программа брюссельских гастролей мало чем отличалась от парижских и открывалась балетом «Ромео и Джульетта», который прошел с огромным успехом. Но, как вспоминал Юрий Жданов, «дальше несчастных артистов снова настигли политические неурядицы: состоялся суд, а затем казнь венгерского премьера Имре Надя. У Галины Сергеевны разболелась нога, и вся тяжесть брюссельских гастролей легла на плечи балерины Р. Стручковой и мои. Говорю о тяжести потому, что зрительный зал иногда бурлил, шумел, раздавались выкрики, выражающие недружелюбные чувства к нашей стране. Правда, к середине гастролей ситуацию удалось переломить, но артистам это стоило больших усилий. Публика стала принимать нас от спектакля к спектаклю всё лучше».
Из-за больной ноги Уланова смогла немного попутешествовать. Она рассказывала:
«Бельгия. Северная Венеция — Брюгге. Шестого июля — ежегодная мистерия. Народное зрелище шестисотлетней давности. Средневековые улочки, дома 13–16 веков — превосходные декорации, обрамляющие бесконечное шествие. В нем — герои подлинной истории Фландрии и легендарные персонажи. Всё это не только красиво, занимательно, театрально, но и полно глубокого смысла. Театр напоминает людям об истории их родной страны, учит уважению к людям».
Из Брюсселя гастролеры отправились в Мюнхен. Проезжая на поезде по живописной долине Рейна, Уланова вспоминала вагнеровское «Кольцо нибелунга». Балерина писала:
«Русский балет выступает в том самом мюнхенском театре, где когда-то гастролировал Камерный театр под руководством Таирова. Многие рабочие сцены помнят русских артистов и потому встречают нас особенно тепло… много похожего приходится слышать и о выступлениях Большого балета. Жизнеутверждение, любовь к искусству, радость творчества — особенности советского искусства, которое поэтому, наверное, так быстро доходит до любой аудитории, так заразительно на нее действует».
В поезде журналисты спросили Уланову, не испытывает ли она неприязни к немцам, бывшим врагам, принесшим бедствия советским людям. Она ответила: «Об этих бедствиях нужно помнить, чтобы сделать невозможным их повторение, а для этого нужно лучше узнать друг друга. Язык правды, язык искусства понятен всем, и мы приехали с искренним намерением говорить на этом языке дружбы с немецким народом».