Что-то сулит он нам? От всей души желаю Вам прежде всего здоровья. Лишь одно оно в состоянии обеспечить всем нам исполнение заветных желаний. А их, не сомневаюсь, у Вас много. Очень хотел бы, чтобы Вы и впредь были для людей совестью советского балета и в качестве непререкаемого его образца вершили суд над виноватыми в измене или отступлении от тех идеалов, которым отданы годы, десятилетия здравствующих и уже ушедших от нас. В памяти моей стоят многие люди, которых уже нет с нами и которые, не сомневаюсь, были также чтимы Вами, как мной. Мысль о них заставляет меня умножить свои слабые усилия и уповать на Вас в этом смысле больше, чем я вправе был бы это делать».
Любая жизнь достойна описания. Что сказала бы Уланова, довелись ей прочесть эту книгу? Возможно, «помните обо мне, но забудьте мою судьбу».
ПРИЛОЖЕНИЕ
7 октября 1935 года
Нахальный звонок к Улановой. Встреча с ней.
Между прочим, Уланова получает 1500 рублей в месяц, все остальные (Вечеслова, Дудинская, Иордан) — 1200 рублей.
Сегодня старался разглядеть ее, всё время «шевелил» себя — смотри, смотри, схватывай, запоминай. Мало что успел и удалось… Один вчерашний жест. Разговаривая со мной, взяла себя за руку за кулачок.
22 февраля 1936 года
«Как насчет Москвы?» — спросил я. «Наверно, придется, — ответила она и улыбнулась. — Но они хотят и маму, чтобы все, а я не хочу, я хочу одна. И при условии — чтобы Сергеев. Хочу пробыть год в Москве, жить в гостинице, посмотреть, как будет, и только тогда перебираться всей семьей. Евгений Антонович[33] еще ничего не знает. А Вечеслова говорит — в зависимости от меня и ее мужа… Виделась и с Захаровым, и с Самосудом. Разговаривали. Принципиально согласилась. А Ленинград недалеко, ведь я могу когда угодно ездить туда и обратно, даже заниматься здесь».
3 октября 1936 года
На предложение служить в Москве, что она как будто согласна, да здесь запретили. Хотели дать ей четыре спектакля в месяц — она будет танцевать два спектакля в месяц, в крайнем случае, три. А в Москву ездить. Она предложила два спектакля здесь и два спектакля в Москве. Но театры никак не договорятся. Мариинский и Комитет по делам искусств не соглашаются, чтобы Большой театр вызывал, когда ему нужно. Вот когда в Мариинском она свободна, тогда пусть вызывает Большой. Возможно, с несколькими артистами будет договорено так, что они получают одно жалованье, чтоб не было рвачества и воровства, и танцевать и тут и там. «Я всегда брала то, что мне давали», — ответила Г. С. Пока ничего не решено. Ждут приезда Керженцева.
На Селигере фотографировалась, но отпечатков еще нет… Показала четыре больших фото. В большом черном конверте были еще — я попросил, но она, засмеявшись, сказала, что их никак нельзя. «Голышом, что ли?» — спросил я. — «Да». Я стал приставать, что, дескать, вот на скульптуре также почти голышом. «То другое дело, то гипс». «А это же бумага», — ответил я. Но не уговорил.
Не помню, о чем еще говорили. Спросила, свободен ли я, ей надо пойти в ДЛК[34] купить теплую кофточку. Может быть, она хотела, чтоб я смылся? Честно говоря, об этом не подумал, и мне кажется, что этого не было. «Тогда поедем?» — «С удовольствием», — ответствовал я. Пошла в соседнюю комнату, кому-то звонила по телефону… Я честно не полез в черный конверт за фото. Вернулась. «Вот как плохо, что нет ширмы». Я отвернулся, она переоделась. Надела вязаную кофточку с маленькими рукавами. Очевидно на ней «модный» хальтер — соски торчат: здря. Оделись, вышли. Берет с грубо сделанным пингвином, черный. Очень хорошее синее пальто с огромными двойными реверами. По дороге, переходя улицу, брал под руку…
Выяснилось, что спать ложится поздно, встает около десяти, бежит на урок. Очень занята. То к ней кто-нибудь, то она к кому-нибудь. Неудобно отказаться. Утром теперь много ест (в прошлом году очень рано был урок и, много позавтракав, тяжело заниматься). Теперь ест яичницу из двух яиц, какую-нибудь котлету, пьет кофе или какао.
Я заговорил об «особой кладовой» Эрмитажа. Она там не была. В Эрмитажном театре не только была, но даже танцевала, не помнит что, для какого-то съезда, что ли, были все иностранцы, танцевала с «Мишей»[35], кажется, в 1932 году.
В общем, наши встречи становятся всё непринужденнее, очень рад этому. Конечно, всё дело за мной, надо быть тактичнее и умереннее, не налегать, а тихо-тихо вылавливать, выцарапывать, что мне нужно. Она ведь не глупая девушка, с язвочкой. Такое впечатление, что вообще все ей очень надоели (ничуть не показывая вида, «не страдая» от этого). Осторожнее и ближе надо подойти.