По воскресеньям выступления воспитанниц проходили на эстраде Павловского вокзала, в другие дни они давали представления на царскосельских концертных площадках — в Китайском театре и «Ратуше».
Публике очень нравился балет «Волшебная флейта» на музыку Риккардо Дриго. В главной роли Лизы «блистала» тринадцатилетняя Марина Семенова, партию ее подруги танцевала одиннадцатилетняя Уланова. Гале впервые пришлось попотеть над трудными движениями, которые она еще не проходила в школе. Конечно, ей помогли педагоги — мама, А. В. Ширяев и выпускник Павел Гусев. Но и сама воспитанница постаралась. «С детства я черпала силы в том, что ты должен. Меня так родители воспитывали. Объясняли, что должна, что нет, придумывали всякие истории». «Артистка» стерла ноги в кровь, но смогла преодолеть технические подвохи. Умение подняться над своими слабостями делало ее счастливой, а первые удачные выступления волновали.
В 1969 году артистка эстрады Людмила Спокойская писала Улановой, что не могла забыть ее выступление «на ученическом спектакле в школьном театре на улице Росси — совсем юной»: «Это было прекрасное — незабываемое начало пути!»
Для самой балерины память о крохотной сцене театрика, где состоялся ее творческий дебют, не тускнела. Весной 1921 года второклассница Уланова во время традиционного экзаменационного концерта танцевала польку на музыку С. Рахманинова.
Небольшой номер Мария Федоровна специально поставила для дочери в темпе веселого и легкого пиццикато, и маленькой девочке предстояло исполнять грациозные движения, не опускаясь с пуантов. Позднее Уланова утверждала, что дебют дался ей с большим трудом, не всё сразу получилось, однако с техникой она более или менее справилась:
«Вышла я на сцену в довольно веселом номере «Полька» с грустным… лицом. От страха и застенчивости я, по-моему, и улыбнуться даже не могла. Помню, из-за кулис старшеклассники громким шепотом умоляли: «Галя, ну улыбнись ты, пожалуйста, улыбнись, это же веселая полька!» А я никак.
«Польку» я протанцевала, на концерте выступила, и, хотя мне это не доставило ни малейшего удовольствия — ничего, кроме невероятного волнения и адского страха, — экзамен был выдержан. А вот сама, если можно так сказать, манера исполнения никуда не годилась. Старательно делала что-то ногами — всё делала, но делала это будто не я. Сама вся в себе: глаза внизу, губы сомкнуты. Совершенно закомплексованная, вся собранная, только бы у меня что-то вышло».
А ведь вышло, да так хорошо, что танец второклассницы покорил сердце выпускницы Лидочки Ивановой, любимицы всего Петрограда. Та включила польку в свой репертуар и выступала с ней в концертах, повторяя на бис.
Критик Юрий Броденсен, впервые увидевший Галю в рахманиновской миниатюре, увлекся и танцем, и образом: маленькая светлоглазая девочка, носившаяся в темпе польки с необычайной легкостью, напомнила ему севрскую статуэтку. Эта «невесомость» стала символом улановского стиля, его характерной приметой. Плисецкая вспоминала типичный «балетный» разговор о технических «слабостях» и «природных изъянах» Галины Сергеевны, который нередко велся во время ее триумфов: «И вдруг Семенова, сама судья злющая и уничижительная, но иногда справедливая по «гамбургскому счету» искусства, отпарировала: «Галька легкая, а это тоже техника»… Быть на сцене легкой — редкий дар».
Польку стали называть первым успехом Улановой. Она же парировала: «Что значит — успех? Ну, это не то, что успех, очевидно, так постепенно что-то немножко накапливалось, вырастало». Да и родители не позволяли укорениться в ней ранним, еще мало чем подтвержденным амбициям. Отец постоянно внушал: «Тебе будут говорить, как будто ты способная девочка, но ты никого не слушай. У тебя есть большое зеркало, пожалуйста, проверяй». Так прививалось Гале уважение к профессии. Балерина призналась:
«Я довольно рано поняла, что только труд может создать легкость, красоту и вдохновенность танца. Впрочем, я никогда не любила пышных слов: они всегда казались мне очень приблизительными, даже далекими от сути нашей работы. Но уж если надо объяснить истоки мастерства, то лучше всего сослаться на Горького: талант — это работа. Кажется, так».
Очевидец первых выступлений ученицы Улановой Семен Розенфельд отмечал, что поначалу в школе она не выделялась из общей среды, «была мила и грациозна в меру детских возможностей, пожалуй, не больше остальных воспитанников».
С первых ученических па Галя начала рассказывать о себе балету — и только ему. Она очень быстро усвоила, что, если скажешь вслух о своем сердечном или душевном влечении, оно обязательно увянет, не успев расцвести. Не лучше ли запечатать свою сущность молчанием и довериться балету? «Я немножко туго раскрывалась», — призналась Уланова. Эта «тугость» стала предохранителем, уберегшим ее и от фальстарта, и от холостого выстрела.