Конечно, слушая эту дивную музыку, я тогда не думала, да и не могла думать о том, какое значение она имеет для формирования моих эстетических устремлений, для становления моей артистической индивидуальности. Но ведь дело в том, что все впечатления жизни откладываются в нашей душе, а наиболее сильные, яркие, красивые бессознательно, подспудно влияют на становление того, что мы называем артистизмом, нашим «художническим я».
Шопен, несомненно, обогатил меня как человека и балерину. Он был одним из первых композиторов, музыку которого мне посчастливилось воплощать в танце».
В 1924 году в сердце Гали зазвучала мелодия, которую никто не может переложить на ноты: первая любовь, робкое, стесненное неопытностью и чистотой чувство. Уланова расцветала исключительно в мире искусства и любви, тоже казавшейся ей искусством.
Летом Галю для поправки здоровья и «прибавки в весе» отправляли в поселок Лахта на берегу Финского залива, где в небольшом доме под стройными пахучими соснами жила ее бабушка. В жаркие дни читать было лень, и она часами наблюдала за планирующими над водой блестящими стрекозами или хлопочущими вокруг цветов пестрыми бабочками. Валялась на коврике под деревом, лежала в гамаке — и наслаждалась звуками кипучей жизни. Заоблачные мечты и фантазии роились в ее голове…
О том, что произошло с ней, Уланова подробно написала Николаю Радлову 14 апреля 1939 года:
«Сейчас нахожусь в доме отдыха на Лахте… К несчастию, погода нам изменила, и с утра страшный ветер и снег, но я, несмотря на это, после утреннего завтрака пошла посмотреть свои старые места. Я пять лет жила на Лахте с бабушкой в ее доме, так что у меня сохранилось много воспоминаний, очень теплых и трогательных. Мне было в то время тринадцать, четырнадцать лет, и я в первый раз была увлечена одним молодым человеком, отец которого имел свой дом тут же, на Лахте. Я помню, как каждый день я проходила мимо этого дома, заглядывала через забор и наблюдала, что происходит внутри сада. Если видела его, то старалась спрятаться сама, чтобы он меня не видел. Я не была знакома с этим домом, зимой это как-то забывалось, а летом опять я встречала где-нибудь на пляже или в лесу, и так это продолжалось три лета. Потом я забыла, и вот теперь я пошла посмотреть на этот дом и вспомнить свои ребяческие воспоминания. Увидя этот дом, мне стало так больно и тоскливо, потому что вид его настолько жалкий и нестерпимый, что трудно себе представить этот чистый новый дом с чудным садом, который мне был когда-то недоступен. Остались остатки забора, несколько деревьев и однобокий, вросший в землю дом. Я постояла около него, вспомнила мои прочие посещения и очень грустная ушла обратно…»
В июле Сергей Николаевич заехал за дочерью в Лахту, чтобы отправиться с ней к Черному морю.
Впервые увидев «радостный и ликующий» Крым в июле 1924 года, она полюбила его на всю жизнь. Летней порой следующих десяти лет они с отцом изъездили всё черноморское побережье от Феодосии до Севастополя.
Л. А. Спокойская писала Улановой в мае 1969 года: «На днях я слушала по радио Ваше интервью на тему «Начало пути» и живо вспомнила Вас девочкой на берегу моря в Отузах, где Вы отдыхали в маленьком домике и каждое утро выбегали в халатике на утреннее купанье».
Место, выбранное Улановым для оздоровления дочери, уникально. Уютная долина между южнобережными Судаком и Феодосией заканчивается небольшим морским заливом, на берегу которого примостился Нижний Отуз — тихий поселок, ныне называемый Курортное.
До Феодосии Улановы ехали поездом, а оттуда добирались чем придется, чаще всего на телеге-«линейке», сидя спина к спине и подскакивая на ухабах. Жили по-спартански, безбыт-но, зато с романтическим размахом: лечебный воздух, обширный роскошный парк, изумительный пляж в нескольких метрах от арендованного домика, благоустроенная набережная, утопающая в розах.
Жаркая галька покалывала ступни. Пропитанная соленой морской водой кожа наливалась мускатным зноем. Жгучие лучи солнца выбеливали русые волосы.
Однако больше всего Гале полюбилась соседняя Коктебельская долина с сердоликовыми и халцедоновыми россыпями на пляже. Насупленная кряжистость гор, неугомонное море, беспечный ветер навевали тревожные и сладостные ощущения чего-то ужасно древнего, забытого и ждущего своего часа. Напоенный полынью и лавандой воздух звал куда-то за отлогие холмы, за острые горные уступы, за облака, за звезды… Умолкни, слово, когда трепещет юная душа.