Юная и чистая мораль Евангелия никак не сочеталась с этим одряхлевшим и продажным миром. Первоначальное племя, дошедшее до святотатства, погибло в водах потопа; новое племя, дошедшее до продажности, должно было очиститься железом и огнем.
И вот внезапно в глубинах неведомых стран, на севере, востоке и юге, грохоча оружием, приходят в движение неисчислимые орды варваров, которые устремляются в западный мир: одни пешие, другие конные, эти на верблюдах, а те на колесницах, запряженных оленями.[3] Реки они преодолевают на своих щитах[4], по морю плывут на ладьях; клинком меча они гонят перед собой целые народы, как пастух гонит стадо деревянным посохом, и сметают их один за другим, как если бы Господь сказал: «Я смешаю земные народы, как ураган мешает земной прах, дабы от их столкновений высекались во всех частях света искры христианской веры, дабы прежние времена и память о них были уничтожены, дабы все кругом сделалось новым».
Тем не менее в подобном разрушении будет определенный порядок, ибо из хаоса возникнет новый мир. Каждый примет участие в этом опустошении, ибо Бог обозначил для каждого ту задачу, какую тот должен исполнить, как хозяин фермы обозначает жнецам поля, которые те должны выкосить.
Вначале Аларих во главе готов проходит через всю Италию, подгоняемый дыханием Иеговы, как корабль — дыханием бури. Он идет вперед. Однако ведет его не собственная воля: его толкает чья-то рука. Он идет вперед. Напрасно какой-то монах бросается ему поперек дороги и пытается остановить его. «То, что ты у меня просишь, не в моей власти, — отвечает ему варвар, — неведомая сила торопит меня разрушить Рим». Вместе со своими воинами он трижды накатывается, словно морской прилив, на Вечный город, беря его в окружение, и трижды отступает, словно отлив. К нему приходят послы, чтобы побудить его снять осаду, и пугают его тем, что ему придется сразиться с силами, численно превосходящими его войско в три раза. «Тем лучше, — говорит жнец человеческих душ, — чем гуще трава, тем легче ее косить!»[5]
Наконец он уступает уговорам и дает обещание уйти, если ему отдадут все золото, все серебро, все драгоценные камни и всех рабов-варваров, какие найдутся в городе.
«Что же ты оставишь жителям?»
«Жизнь!» — отвечает Аларих.
Ему принесли пять тысяч фунтов золота, тридцать тысяч фунтов серебра, четыре тысячи шелковых туник, три тысячи окрашенных пурпуром кож и три тысячи фунтов перца.[6] Римляне, чтобы откупиться, расплавили золотую статую Доблести, которую они именовали воинской добродетелью.[7]
Затем Гейзерих во главе вандалов проходит через всю Африку и движется к Карфагену, где нашли прибежище остатки римского общества; к распутному Карфагену, где мужчины украшали себя венками из цветов и одевались, как женщины, и где, накинув на голову покрывало, эти странные блудницы останавливали прохожих, чтобы предложить им свои противоестественные ласки.[8] Гейзерих подходит к городу, и, в то время как его войско взбирается на крепостные стены, народ заполняет цирк. За стенами лязг оружия, внутри них — шум игр; тут голоса певцов, там крики умирающих; у подножия крепостных стен проклятия тех, кто не может устоять на залитой кровью земле и гибнет в рукопашной схватке; на скамьях амфитеатра песни музыкантов и звуки аккомпанирующих им флейт. Наконец город взят, и Гейзерих лично отдает стражникам приказ открыть ворота цирка.
— Кому? — спрашивают они.
— Властителю земли и моря, — отвечает завоеватель.
Однако вскоре он испытывает потребность нести огонь и меч дальше. Будучи варваром, он не знает, какие народы обитают на земле, но хочет их истребить.
— Куда направляемся, хозяин? — спрашивает его кормчий.
— Куда пошлет Бог!
— С каким народом собираемся воевать?[9]
— С тем, какой хочет наказать Бог.[10]
И вот, наконец, появляется Аттила, которого его миссия призывает в Галлию; каждый раз, когда он устраивает привал, его лагерь занимает пространство, где могут разместиться три обычных города; он ставит в караул у шатра каждого из своих военачальников по одному из пленных царей, а у собственного шатра — одного из своих военачальников; пренебрегая греческой золотой и серебряной посудой, он ест сырое кровоточащее мясо с деревянных тарелок. Он идет вперед, и его войско заполняет придунайские пастбища. Лань указывает ему дорогу через Меотийское болото и тотчас исчезает.[11] Словно бурный поток, проходит он по Восточной империи, оставляя за собой Льва II и Зенона Исавра своими данниками; с пренебрежением проходит через Рим, уже разрушенный Аларихом, и, наконец, ступает на ту землю, какая ныне называется Францией и на какой остались тогда стоять всего два города — Париж и Труа. Каждый день кровь обагряет землю; каждую ночь зарево пожара обагряет небо; детей подвешивают на деревьях за бедренное сухожилие и оставляют живыми на съедение хищным птицам[12]; девушек кладут поперек дорожной колеи и пускают по ним груженые телеги; стариков привязывают к шеям лошадей, и лошади, погоняемые стрекалом, волокут их за собой. Пятьсот сожженных городов отмечают путь царя гуннов, пройденный им по миру; следом за ним тянется пустыня, как если бы она была его данником. Даже трава не будет больше расти там, где прошел конь Аттилы, говорит этот царь-губитель.
3
Fuit alius curras quattuor cervis junctus, qui fuisse dicitur regis Gothorum. (Vopiscus in Vita Aureliani.)*
* Была еще одна колесница, запряженная четырьмя оленями; она, говорят, принадлежала царю готов. (Вописк, «Жизнь Аврелиана».)
4
Enatantes super parma positi amnem, in ulteriorem egressi sunt ripam.** (Григорий Турский.)
** Лежа на щитах, они переплыли реку
6
Quinquies mille libras auri, et, praeter has, trecies mille libras argenti, quater mille tunicas séricas, et ter mille pelles coccíneas, et piperis pondus quod ter mille livres aequaret. (Зосим.)
7
Quorum erat in numero fortitudinis quoque simulachrum, quam Romani virtutem vocant, quod sane corrupto quidquid fortitudinis atque virtutis apud Romanos superabat extinctum fuit. (Зосим.)
8
Indicia sibi quaedam monstruosae impuritatis inectebant et femineis tegminum illigamentis capita velarent atque publice in civitate. (Сальвиан.)
9
Interrogatus a nauclero, quo tendere populabundus vellet, respondisse: «Quo Deus imputent». (Зосим.)
11
Мох quoque ut Scythica terra ignotis apparuit, cerva disparu it.* (Иордан.)
* Лишь только перед ними, ничего не ведающими, показалась скифская земля, лань исчезла
12
Inruentes super parentes nostros, omnem substantiam abstullerunt, pueros per ñervos femoris ad arbores appendentes, puellas amplius ducentas crudeli nece interfecerunt. (Григорий Турский.)