В такие моменты преступает музыка будущее мертвых тел. Всё в старце говорило об его ближайшей судьбе - ноги, с гноящимися дырами вместо больших пальцев; телодвижения, уставшие от эгоцентричности полубезумия; слова, облекшие звуки на выход из тумана при встрече Ивана Соломоновича, в тот вечер, когда педофил искал по улицам свою невинную жертву:
- Здравствуй, товарищ!
- Я не товарищ, дедушка, кончились уж товарищи.
- Да шо ты ховоришь? А храснохо халстуха ты, значт, и не носил? И вождя не любил?
- Было дело, но много воды с тех пор утекло…
Белки мудреца вздулись, выползая из орбит и вытягивая за собой яблоки, кожа век, казалось, вот-вот треснет:
- Аааааааа!... Нетушхи-вам-фихушхи! Вот, что я тебе схажу, товарищ, мнохо я побродил по белу, и по темну, свету; мнохое мои хлазоньки повидали, что и не видать им бы лучше, и еще более мнохое они не видали, оттого я и ведаю то, чево они не видали, а того, что видали, я не ведаю, верю только хлазонькам; мнохо звуков в мои уши влезало, цеплялось, но я их выбрасывал, вот тах возьмусь за холову да хах начну ею трясти, чтоб все звухи, значт, повылетали, но ошметхи всехда оставались; мнохие ощущения моя бренность претерпела, что сам видишь, на схольхих местах хоженьха протерлась; но одно из всево своего жизненново опыта я уяснил ясно - поступление неизменно, но не неизменяемо!
Этот диалог поведал старец, выхаркивая все «г» и «к», и многие другие вероятности, что одна за другой, обгоняя друг друга, скользили по спиралевидной льдине событий; они ныряли в омут небольшого Искариотова ума, ломали короткую, как половой орган младенца, память, изничтожали томление.
Не ведомо, сколько времени прошло, но обстановка не меняла своей вонючей тухлятиной реальности, с затекшими за шиворот гнойными слюнями имбецилла - смрадной зеленью водопроводных труб, рожденных бесчисленными заводами, производящими загрязнение; не менялась и тога старца, светлость которой обещала стать саваном. Спустя рукава, время прошло с момента неожиданного выхода мудреца из тумана на пути Искариотова, в неизвестном количестве, но оба собеседника уже знали о грядущем событии, ибо извещены они были запутанным рассказом старца.
Разрывая туман в мелкие клочья, фигурами херувимов уносившиеся в далекие пробоины мусорных баков пространства, ехал грузовик, перед которого являлся огнём покрытым телом, дергавшимся в агонии, произошедшей не иначе, чем из самой Геенны; смех, следуя за средством передвижения боли, разрывал ушные каналы Искариотова. Машина неслась прямо на старца. Миг... Верхняя часть туловища мудреца приспособилась в цепких пальцах разложенных в обьятих мировой любви рук; нижняя же, выделяясь, по большей части, ногами, путалась давлением, измельчавшим кости, под колесами.