Три года продержали в спец клинике и встал вопрос о моей ликвидации. Но, что-то где-то клацнуло и вместо пули кинули досрочно майорскую звёздочку и сплавили на пенсию, оставив пометку в документах о спорадическом расстройстве психики. Оказалось, что я уникум, так, как ничто не может выдернуть меня из реальной реальности. Пока врачи и не только они копались во мне и во всём, что может быть со мной связано, до чего могли дотянуться, выяснилась моя биография. Оказывается, гонявший по Туркмении басмачей, мой дед и внук великого писателя, для пользы дела, сократил фамилию Тургенев до Турген. То есть он вернул род Тургеневых к его началу, когда Турген-паша сбежал из Золотой орды и стал на Руси боярином. А я настоял, чтобы меня опять вернули в Тургеневы. Первое, что я сделал, получив белый билет лишенца, оформил пенсию, аж в пятнадцать тысяч рупий и закрыв на висячий замок дверь в коммуналке в Большом Казачьем переулке близь Витебского вокзала Питера, дёрнул к деду.
Я вернулся к Адаму, прежде всего, чтобы понять я псих или это, всё-таки, было? Было, Паша, было! Дед мне рассказывал, что подобное чувство нереальности происшедшего с ним посетило его, как раз в момент перехода через Днестр. Но его потом всячески убеждали, что это реальность и есть, а меня наоборот. Я стал записывать его разговоры во сне, когда он вещал на разные голоса, а после пробуждения ничего не помнил. Мы пытались выяснить, с кем же он говорит и что видит. Все записи под расписку забирал невидный мужичок из российского консульства. Мы тогда ещё шутили, что похожи, как шерочка с машерочкой, хоть и танцы у нас разные. Невидные и неявные. Потом мне стало скучно, и я дёрнул пошариться по Евромайдану, откуда ушёл в Донецк сразу же, как засёк снайперов. Киев, это не моё.
В Луганске, сначала дали взвод, потом приехала Аридана и меня настойчиво попросили сделать вид, что меня здесь не стояло. Я внял. В Крыму и трёх дней не прошло, как вежливые зелёные человечки, посадили на самолёт и отправили в Кишинёв.
А в Молдавии меня ждали. Когда я положил на прилавок пограничного контроля свои документы, милая девушка-пограничник вцепилась в мою руку мёртвой хваткой, и я очнулся уже в камере. Никто ко мне не приходил, кроме безмолвной женщины, приносящей завтрак, обед и ужин. В камере была душевая кабина раскладной диван столик с двумя стульями и телевизор на кронштейне. Окон не было. Кормили хорошо, но в меню чувствовалось влияние казармы. Через неделю раненько утром, ко мне пришёл обросший седой бородой, одетый в чёрный костюм от «Бриони», старый цыган и мы ушли с территории, как выяснилось в последствии, батальона спецназа. Первое что бросилось в глаза, когда мы с ним вышли из здания, в котором меня содержали, это танцующая на плацу девчонка лет двенадцати-четырнадцати и застывшие на своих местах постовые. Цыган пребольно толкнул меня в сторону проходной, так, как и я выразил стремление полностью погрузиться в лицезрение танца. За проходной нас ждала чёрная старая «Волга», рядом с которой стояла стройная и моложавая пожилая женщина. Мы сели в машину, потом прибежала девчонка и мы уехали.
Транспорта на дорогах города ещё не было, и мы очень скоро выскочили на северное шоссе. Расположившиеся на заднем сидении женщина и девчонка о чём-то шептались. Я расслышал только две фразы, — А что он такой бесчувственный? — и прозвучавшее в ответ, — Не в коня корм. Не узнал и хорошо.
А я чувствовал, что-то близкое и знакомое, но точно знал, что не видел этих людей никогда. Я мучительно вспоминал всю дорогу до столицы молдавских цыган, пока мы не установились у калитки хозяйственного двора церкви. Мы все вышли и направились в здание через алтарный вход. У алтаря встретились с молодым священником, у которого цыган попросил благословления, а потом священник и сам пал на колени и поцеловал руку цыгана. За что получил снятый с руки перстень. Мы вышли из алтаря в центральную часть и увидели стоящий посередине пустой гроб, возле, которого томилось четверо уже не молодых мужчин и пять женщин разного возраста. Увидя нас они тоже пали на колени и получили по перстню. Потом они подхватили старого цыгана на руки и положили в гроб. На женщине и девушке откуда-то взялись чёрные платки. Мужчины встали с одной стороны гроба, а женщины с другой. Меня поставили к изголовью. Священник ушёл в атриум, потом вернулся и из открытой двери церкви внутрь повалили рыдающие цыгане. Два часа продолжалось отпевание и один раз я услышал из гроба, — Хорошо плачет Зорянка, дайте ей денег. — Самый старший из мужчин кивнул. Я оглох, когда «покойника» выносили. Прямо в церковном дворе находился склеп возле, которого поставили гроб, и длинная вереница вопящих людей потянулась мимо его. Потом принесли крышку, и мужчины взяли в руки молотки и тогда «покойник» поднялся и прошёл сквозь толпу. Люди расступались перед ним, не кивая и не здороваясь. Самый старший из мужчин сказал мне, — Иди за ним и помни, мы знаем, что он умер за тебя!