– Ишь, как возбудилась. Руки попридержи, а то сметешь что-нибудь ненароком. В Риме он искал тебя.
– Меня? – сердце начинает колотиться запертой птицей. Если кто и может отговорить меня от безумного шага, то только Мишаня. – Зачем?
– Перед отъездом ты сперла у него флешку с очень важной информацией.
– Я? Сперла? Зачем? Шутишь?
– Ты Акимова видела перед уходом с работы?
– Ну…
– Флешку роняла?
Перед глазами, словно на экране, появляется картинка, как я высматриваю на полу упавшего медвежонка. Отчетливо вспоминаю свое удивление, когда увидела его на столе, потому что по звуку падения брелок явно должен был быть на полу.
– Хочешь сказать, что у меня с собой Мишкина флешка? Не моя?
– Ты ее хоть раз смотрела в поездке?
– Неа. Я и так многое помню. Вообще, сам знаешь, смотрели у тебя в телефоне или на ноутбуке, – про себя делаю заметку, что при выходе из самолета надо будет забрать у Пашки ноутбук. – Неужели, там настолько важные документы, что он помчался за ними в Рим?
Милый Чернышов любезно предлагает все вопросы задать непосредственно Акимову. Его выдержка успокаивает. Это же гораздо лучше, чем скандал. А так слушаю, как он сухо по-деловому рассказывает мне, как они с Мишаней приехали в аэропорт. И как Мишка, побежав за телефоном, укатил опять в Рим. Значит, так тому и быть. Пусть изучают творения Гауди без меня.
По радио объявляют, что начинается посадка на наш рейс. Пока бежим на паспортный контроль, а оттуда к нужному выходу на посадку, Чернышов сокрушается, что Акимов не успел с нами пересечься.
Вынуждена признать, что меня немного гложет разочарование. Я поведала парню, что мы расстаемся, а он как-то слишком вяло отреагировал. Лишь слегка расстроился, когда узнал, что у меня параллельно с ним был еще кто-то. А по-настоящему переживает, что с Мишкой не успел пересечься. Хотя чего переживать-то? Наоборот, хорошо. Теперь Акимов будет вынужден тащиться за флешкой в Барселону. И Пашке будет не так одиноко там без меня.
В салоне самолета Чернышов начинает тихо и методично читать мне нотации. За почти два часа полета я во всех подробностях узнаю, что я нехорошая продажная женщина, кинувшая двух таких замечательных мужчин. Что предаю Родину. Что бросаю на произвол судьбы родителей и бабушку с дедушкой. Что из-за меня Акимову помимо Рима теперь придется лететь и в Барселону. Особенно горячий кипяток возмущения брызжет из его глаз, когда он заводит речь, как я посмела ему изменять. Ну извини, Пашунь, извини. Я, правда, не горжусь собой.
Покоряюсь судьбе и выслушиваю все наставления обиженного мужчины с видом смиренной мученицы. Поражает, что в наш прошлый перелет из Москвы в Вену я никак не могла раскрутить Чернышова на разговор. Сейчас же слова льются из него бурлящим потоком. В короткие промежутки, когда отставной ухажер замолкает, чтобы глотнуть порцию воздуха, становится слышен достаточно громкий испаноязычный стрекот. Я напрягаю слух. По сравнению с тишиной в австрийском самолете эта громкая болтовня впадает в такой диссонанс, что я прерываю возмущения соседа:
– Паш, ты слышишь? Не пойму. Такое ощущение, что спереди и сзади сидят слабослышащие пассажиры.
– Я тут по наивности подумал, что ты меня так внимательно слушаешь, а ты, оказывается, прислушиваешься к двум свистушкам.
– Каким свистушкам? Ты про что?
– Так это две девчонки болтают. Лет по двадцать, плюс-минус.
– Да нет, болтают спереди и сзади.
– Ну да, – Чернышов раздражается от моей бестолковости, – одна сидит сзади тебя через три ряда, а вторая впереди через два ряда.
– Шутишь? Нормальные люди не могут через пять рядов перекрикиваться друг с другом в течение часа.
– Вероятно, они об этом не знают.
Мне не удается удержать себя на месте. Выйдя в проход, наблюдаю поразительную картину. Две молодые девчонки болтают, находясь на расстоянии пяти рядов. Ну вот как бы я что-нибудь сказала человеку, сидящему на пять рядов спереди? Привстала бы и голову вытянула. А если надо было бы сидящему сзади что-то сообщить, то опять-таки привстала бы и развернулась. Когда я с кем-то говорю, мне необходимо видеть глаза собеседника, ну в крайнем случае хотя бы его самого. Эти же мамзелины сидят абсолютно спокойно, занимаются своими делами и при этом во весь голос тараторят, игнорируя остальных пассажиров. Как ни странно, никто не обращает на них внимания. Возможно, для испанцев это норма. Мне опять вспомнился чопорный австрийский самолет с тихо звучащей классической музыкой.