— К чему эти воспоминания? — недоверчиво спросил Николай, думая о своем; впереди все было неопределенно.
Легкомысленное настроение приятеля не могло передаться ему. Заиндевевший город, казалось, полностью отстранился от него, скрылся за чешуей инея. Но в переулке было затишней, теплее. Скрытая за забором и складами фабрика представлялась огромным живым существом, пока тоже чужим и неясным. Сирена, заменившая паровой гудок, завыла зловещим голосом. Люди потоком вливались в узкое русло проходной, молча, без всякой радости. Пожилые рабочие с серыми лицами, с сутуловатыми спинами, плотно сжатыми губами. Даже молодежь не оживляла обыденной картины. Не слышно было голосов — только щелканье жетонов, скрипение подошв на мерзлых гнущихся досках. От дыхания людей поднимались клубы пара.
Жора попросил подождать, пока он найдет Фомина и тот выпишет пропуск. В проходной появился Иван Ожигалов; кепка из толстого сукна откинута на затылок, ворот застегнут, шарф засунут в наружный карман драпового неказистого пальтишка.
— Чуть-чуть не опоздал! — Ожигалов поздоровался с Жорой, потом протянул руку Бурлакову. — Будем знакомы, догадываюсь, Настенька проинформировала.
— Мой корешок, — сказал Квасов.
— Корешок? Твой? Ну, ну, Жора, сильно берешь. Может быть, только веточка? — Ожигалов всмотрелся в смущенное лицо Квасова своими коричневыми, с хитринкой, глазами.
Была в этих глазах не только приветливость, а и сила. Положение в коллективе, что ли, вырабатывает этот надежный эликсир или природные свойства характера? Только почувствовал Николай облегчение от одного присутствия этого человека. Появился он, и узкий мир стал просторней.
— Товарища пропустите со мной! —сказал Ожигалов дежурному. — Жора, не хмурься, разреши мне позаботиться о твоей веточке.
— Почему именно ты? Он еще беспартийный. Рабочий класс и сам не растеряется.
— Поделим заботы, Жора. — Ожигалов подморгнул. — Все же партия наиболее передовая и дальновидная часть класса.
Квасов отмахнулся.
— Ладно. Грамотные... Учти только, Ваня: мы к тебе не прибегали и не припадали. Могли без тебя обойтись.
Шуточки на этом закончились. Квасов пошел в цех. Ожигалов провел Бурлакова в заводоуправление, и по темной ксилолитовой лестнице они поднялись на второй этаж и очутились в комнатушке с единственным окном, выходившим на глухую стену жилого дома.
— Имей в виду, — сказал Ожигалов, — рабочие нам нужны. Поступив к нам, ты идешь навстречу фабрике.
— Но от ворот вы не берете...
— От ворот не берем. Верно... — Ожигалов присел на краешек стола и взял телефонную трубку. Кепку он не снял, из-под козырька спускались нечесаные волосы. Валенки стоптаны, штаны на нем суконные, черные, тоже давным-давно служат своему хозяину. Матросская блуза. В другом месте можно и не заметить этого обычнейшего человека. Не подходил да и только Ваня Ожигалов по внешнему своему виду под сложившееся представление о партийных работниках. Нет у него сапог с голенищами по коленные чашечки, наглухо застегнутого френча о четырех карманах, диагоналевого галифе и «политпрически». Нет наигранной важности и каменного выражения на лице, говорящего о сосредоточенности мысли. Лицо Вани Ожигалова было подвижное. Попадись в свое время такой боец аккуратному Бурлакову, пришлось бы серьезно воспитывать его, добиваться стандартной выправки. Вот сидит Ваня на столе, разговаривает с кем-то непринужденно, без всякой начальнической строгости или глубокомысленных междометий. Партийной организации повезло с секретарем. Так думал Бурлаков, прислушиваясь к телефонному разговору своего добровольного шефа.
Закончив, Ожигалов попросил Николая зайти в отдел кадров и оформиться.
— Только не благодари, мы же условились. — Ожигалов подтолкнул его к двери и напутственно похлопал по спине.
Кадровик, артиллерист, судя по фуражке, висевшей на гвоздике, душевно принял Бурлакова и, будто невзначай, заставил ответить на десяток вопросов. Только прощупав, и промяв его со всех сторон, кадровик поставил на куценьком заявлении бывшего отделкома свою длинную и тщательно отработанную подпись.
— У нас специфическое производство. — Кадровик мягко улыбнулся, не спуская глаз с обескураженного молодого человека. — Сами понимаете, в условиях капиталистического окружения и внутреннего положения страны...
Дальше последовала популярная лекция, позволявшая убедиться, что подбор кадров на «специфическом производстве» находится в надежных руках.
— Безусловно, рекомендация товарища Ожигалова... — сказал кадровик и тут же высоко отозвался о секретаре партийной организации. После этого он коснулся щекотливого вопроса — о жилье.
— Сам ючусь невесть где, — признался кадровик, и длинные руки его сделали несколько резких движений. — Если бы вы прибыли из Тюрингии, к примеру, ну, тогда, как говорится, другая мануфактура...
— Я определюсь как-нибудь.
— Вопросов не задаю. Пока примем и без прописки. В какой части служили?
Бурлаков назвал дивизию, командира.
— Красивая дивизия, а комдив ваш в анналы записанный! В анналы революции и гражданской войны. Итак, поздравляю, сегодня оформляйтесь, а завтра — к гудку. Военный, комсомольский учет, как и положено. Понимаете?
— Разберусь... Спасибо...
— Тогда не задерживаю. Следующий!
В коридоре встречались рабочие. Они были в таких же костюмах, как и служащие, и пришли в заводоуправление не из цехов, а из дому, и тем не менее можно было по их внешнему виду и по укоренившимся запахам безошибочно угадать, что это рабочие. Эти запахи были памятны Николаю еще с детства, когда, повинуясь жажде открытий, они, ребята, бегали из села на железнодорожную станцию и вдыхали там запахи нагретых солнцем рельсов, тендера, поршней, глядели на машинистов, высунувшихся из окошек локомотива. Он помнил и мастерскую по ремонту тракторов, разлитую на земляном полу «отработку», масленки с тонкими металлическими носиками...
Пусть конторщик, дооформлявший Бурлакова, был равнодушен и напоминал человека, измученного желтухой; пусть его вялые пальцы небрежно выписывали путевку чужой жизни; пусть он даже не поднял на Николая глаза — неважно... Главное свершилось, приобрело реальные формы. Завтра можно равноправно явиться сюда, занять свое место, быть вместе со всеми, а не бродить в одиночку, подвергая себя случайностям.
Совсем близко рокотало производство. Слышался пронзительный и стойкий визг пилы. Глухо стучал молот, подрагивала запыленная трехрожковая люстра.
Николай вышел во двор, отделенный от фабричного высоким забором из металлических прутьев с коваными узлами креплении и завитушками. Бывший хозяин с немецкой аккуратностью радел о своем предприятии. Направо, в одноэтажном здании с крутой кровлей и гладкими кирпичными стенами, — столовая. При немце тут также находилась столовая для рабочих и инженеров.
Как же устраиваться дальше? Денег не было, авансов не выдавали. Оставался Квасов. У него можно занять до получки, да он и без просьбы не бросит товарища. Хорош он или плох, а вот такой, как есть, — надежный. Если бы не встретился Ожигалов, Квасов бы помог Николаю. Не только устроил бы, но и накормил. После раннего скудного завтрака хотелось есть.
Голубой столбик наружного термометра спустился почти до тридцати градусов. Мороз давал себя чувствовать через сукно шинели. Ехать домой, в общежитие, в Петровский парк? Завалиться спать, пока возвратится Квасов? Но тут на выручку полуголодному человеку подоспел Ожигалов, решивший перекусить перед серьезным совещанием у директора по поводу нового заказа, связанного с артиллерийским перевооружением армии.