На Садовой-Триумфальной скопились машины. Долго держался красный свет светофора. Совсем близко, притормаживая, прошуршала машина «рено», втиснувшись между красным трамваем и серым рысаком с наборной сбруей. Остро запахло конским потом, взмыленной шерстью и дегтем.
И вдруг будто камнем кто-то стукнул в грудь — Николай через наполовину открытые квадратные стекла увидел пассажиров «рено». Марфинька! Она тесно прижалась к Жоре Квасову, а тот курил, положив ногу на ногу, и ладонь держал на колене Марфиньки. Эта хозяйская, властная поза говорила о многом. Сомнений быть не могло. Квасов не сдержал своего слова... Зажегся зеленый свет, и машины ринулись вперед. Заискрились волчьи зрачки стоп-сигналов.
— Что с вами? — спросила Наташа. — Что случилось?
— Ничего.
Потерянный вид Николая вызывал не подозрения, а жалость. Он не умел скрывать своих чувств. Глубоким женским чутьем Наташа поняла, что необходима ему. Она на себе испытала, как тяжко оставаться наедине со своими мыслями. А вдруг она сумеет помочь?
— Хорошо, я расскажу... — Николай еле шевелил губами. — Мне необходимо посоветоваться, хотя не знаю, помогут ли теперь советы...
И он рассказал о Марфиньке, которую Наташа видела на заводе, о Квасове.
— Успокойся, Коля. — Наташа провела ладонью по его лицу.
Впервые назвав на «ты», она стала убеждать его не принимать опрометчивых решений. Зачем сейчас разыскивать сестру? Это всегда оскорбляет женщину и приводит к обратным результатам. Если что и случилось, теперь не исправишь. Лучше поговорить с ней спокойно — ведь она вольна в своем выборе.
— У Квасова уже есть одна... — вырвалось у Николая, и, стараясь не щадить себя, он рассказал об Аделаиде, утаив только то, что могло оскорбить Наташу, натолкнуть ее на подозрения.
— Вы все-таки любили ее, не оправдывайтесь. — Теперь Наташа говорила с ним более сдержанно. — Женщины, такие, как Аделаида, бросаются в глаза, производят впечатление, у них смелая, бурная жизнь. Но я им не завидую. Мне жаль их... Они слишком опустошают себя. — Наташа наморщила лоб. — Таких быстро... вычерпывают. В конце концов, остается сухое дно, яма — разочарование. Вот почему я им не завидую. Марфинька — красивая девушка, поберегите ее. Только не обозляйте, не восстанавливайте ее против себя. Если она полюбила и вы станете мешать, она вас возненавидит.
Квасов дома не ночевал. Утром вышел на работу чистенький, выбритый, в кремовой сорочке и пиджаке из того удобного импортного материала, которому присвоено знаменитое название — твид.
В «рено», Николай мог бы побиться об заклад, на Жоре был коричневый с голубой искрой пиджак и белая рубаха. Если Жора успел переодеться — значит, он ночевал не у Марфиньки, а у Аделаиды. К ней он уже успел перетащить часть своих вещей.
Квасов радушно тряс руку Николаю, и на его свежем лице, в смеющихся темных глазах нельзя было прочитать никаких дурных мыслей. Николаю хотелось, чтобы все обошлось по-хорошему. Ну, проехались в машине, ну, пусть прижималась. Ребенок еще, если разобраться. Вряд ли Марфинька понимает, что хорошо, что плохо. После придется пожурить Жору за вольности и потребовать, чтобы он не пользовался неискушенностью сестры.
В умиротворенном состоянии духа и помня вчерашние советы Наташи, Николай выбрал во время перерыва минутку и подозвал Марфиньку. Она подбежала, поцеловала брата в щеку и прижалась к нему плечом. Вот так же она прижималась и к Жоре.
— Коля, ты читал уже? — Марфинька схватила брата за руку и подтащила к стене: в одной из «молний» в числе лучших ударниц-сверловщиц была названа и Марфинька. — Коля, читай выше: «Равняйтесь на них!» Как ты думаешь, можно написать папе и маме? А может быть, после, когда повисит, разрешат снять эту бумагу и послать? Пусть узнает Михеев!
— А что Михеев? Валушка теперь все равно не вернешь никакими «молниями». Поздравляю, Марфинька. — Николай уже хотел отложить свой разговор.
Но тут он поймал взгляд сестры, устремленный на Квасова, и погасшее подозрение вспыхнуло с новой силой.
— Вчера видел тебя с ним, — сказал он.
— Где? — Марфинька зарделась с ушей, потом краска залила шею.
— Почему ты не спрашиваешь, с кем?
— Не спрашиваю... — Смущение исчезло, краска схлынула, только нервно подрагивали ноздри. Марфинька облизнула губы и вытерла их тыльной стороной ладони. На коже остались следы помады.
Только теперь Николай заметил помаду и тонкую черточку не то пореза, не то укуса на ее верхней припухшей губе.
— Лихорадка была, — сказала она, — обметало. Сорвала нечаянно.
— Зачем губы накрасила?
— Город, — ответила Марфинька без смущения, приготовившись к любому отпору. — Надо же когда-нибудь.
Марфинька и не рада была своему дерзкому ответу. По недоброму взгляду брата, по его внезапно окаменевшему лицу она почувствовала, что ей грозит опасность, и беспомощно оглянулась, ища у Квасова поддержки. Но он стоял спиной к ним, курил и, размахивая руками, разговаривал с чахоточным Старовойтом.
— Скажи ему, чтобы он больше не кусал тебе губы. И не смел катать в машине...
— Коленька, — лицо сестры вдруг просияло, — не надо так... Ни разу не ездила на машине. Впервой, Коля. Сама напросилась. Не думай о нем...
— Платить за это придется, Марфинька, — охолонувшим голосом предупредил Николай. — Обманул он тебя...
— Нет! Не обманывал!..
В изломе бровей, искрививших ее лицо внутренней болью, можно было прочитать многое, и прежде всего просьбу пощадить.
Не поняв сестры, Николай грубо прикрикнул:
— Сама, что ли?
— Сама... — От выражения страдания не осталось и следа. — Люб — и все! Ночами снился... Слышал, как кричит в зоопарке больной лев? Вот и во мне все так же кричало... Не смогла...
— Возьми себя в руки, Марфинька, — только и мог произнести Николай.
Он не узнавал сестры. Как она изменилась!.. Лучше бы солгала, успокоила его обманом. Но она не хотела лгать — слишком велико было ее первое счастье.
— Не могу с собой совладать, — Марфинька беспомощно опустила руки. — Не совладала... — Полузакрыв глаза, она с горькой улыбкой, почти беззвучно прошептала: — Не жалею, Коля, прости... И меня не жалей...
Повернулась и пошла к «Рабоме» уверенными, твердыми шагами.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Ломакин срочно вылетал за безнарядными станками на Урал. Вместе с ним начальник спецотдела, помощник директора, отвечающий за цехи оборонного значения. Безнарядными назывались станки, получаемые по встретившейся надобности вне государственного плана. Заказчик-военвед обеспечивал формальности — письма, просьбы. Выколачивать же станки приходилось заводу. Немало мук и унижений пришлось испытать Ломакину. Промышленники на Урале кондовые, крепчайшие. Бумажка с красной звездочкой в штампе действовала на них лишь потому, что ее самолично подписал прославленный маршал Тухачевский.
В кабинете директора собрались основные «киты» завода; пили чай с кремнистыми бубликами, обмахивались газетами, вытирались платками, слушали неофициальный отчет о поездке. Ломакин был настроен демократически, пил чай с блюдечка, вприкуску, со свистом пропуская его через зубы: «Иначе чай не в чай».
— Летали мы на дрянной машине «Дорнье-Меркурии»... — Ломакин с удовольствием подчеркивал редкий в те годы вид транспорта и ради щегольства поругивал пассажирский «Дорнье», называя его и «Дарьей» и «братской могилой». — И только микрофончик, который мы взяли у Шрайбера, позволил нам без всякой отрыжки освоить воздушные просторы нашей Родины... Не понимаешь, о чем речь? — Ломакин кольнул глазами раздобревшего из-за болезни сердца завпроизводством Лачугина.
— Объясните, что за микрофончик, — склоняясь тучным телом в сторону директора, попросил Лачугин и поправил на лысой голове тюбетейку.
— Микрофончик — это маленький патефон. Микромузыкальный инструмент, заключенный в металлическую коробочку, — охотно объяснил Ломакин. — Представьте, великолепная штука! Почему бы нам не освоить его в порядке ширпотреба?