Возчик помог внести и установить кровать. В комнатке сразу стало тесней. Вышедшая на порог вторая сестра, приятная застенчивая женщина, поздравила молодых, всплакнула на плече у Наташи.
— Ничего, это еще ничего. Не каждый так начинает, — сказала она и вытерла глаза.
— А что? — Возчик оглядывал комнату. — По Москве — рай! Считай, одна треть населения копошится в подвалах. Совет, что ли, дал?
— Нет. Собственный дом, — ответила сестра.
— Собственный надежней, только ремонт заест. У меня тоже хорома, полуподвал; сто тысяч каблуков за воскресный день насчитаешь. Будто по голове стукают мимо оконца. На восемь метров — семь душ.
— Спасибо, папаша. — Николай расплатился. — Вы нас выручили здорово. По-честному говорю: спасибо!
— Не пересох бы стаканец, жених. — Возчик смял кредитку в кулаке и с вожделением уставился на оттопыренный карман галифе. — Я чую. Налей-ка с устатку.
— Хорошо. — Николай вытащил бутылочку, взболтнул. — Гляди: ни мути, ни хлопьев. Три семерки марка, папаша. Вот чем бы открыть?
— Не старайся, не стану. Портвейн твой только для изжоги. Чудной ты, парень! А я думал... — Старик разочарованно отмахнулся. — По умственной, что ли, зарплате?
— Рабочий.
— Рабочий?.. — Старик удивленно поднял плечи. — Бывает... — И ушел.
Вскоре его лошадь протащила полок мимо раскрытого окна. Донесся разговор между тетушкой и той же толстой соседкой.
— Как Наташкин-то? — громко спрашивала та через улицу.
— Ну што сразу скажешь... — Лукерья Панкратьевна отвечала приглушенным голосом.
— Укоренится, гляди! Пай заберет.
— Поди ты, зачем так? Не знаешь его, а мелешь.
— Сразу не давай постоянную прописку. Не сдури!
— Поди ты!..
От обоев кисло пахло клейстером. Незабудки до самого потолка, дощатая стенка выгородки, обратная сторона русской печи.
Ходики отстукивали первые минуты жизни новой семьи. В сумраке светились шары на кровати, и из квартиры тетушки, куда убежала Наташа, доносились глухие голоса. Николай достал из своего чемодана полотенце, мыло и вышел в кухоньку умываться.
Наташа в белом платье прибежала в комнату, чмокнула его в щеку и раскатала у койки коврик.
— Коля, видишь, я же сказала!.. — Она села на кровать и жадно вдохнула воздух. — Люблю запах новых, вещей. Матрац, а как пахнет! Сосной, стружкой, смолой, свежей материей. Скоро наши приготовят одеяло, подушки. У нас будет хорошо, Коля!..
Она легко спрыгнула с кровати, пересела к нему на колени.
— Я успела вымыться. Самое большое наслаждение — вода, горячая вода! Обожаю! Хочешь тоже? У нас есть такое местечко в сарае, летом мы там купаемся.
В полутемном сарае, куда она его привела, стояли ведра с водой, на мокрых досках — корыто, и на гвоздике висел чистый холщовый рушник.
— Ты можешь запереться. Хотя сюда никто не войдет. — Наташа поцеловала его плечо и, прикрыв дверь, ушла.
В углу сарая захрюкал зарывшийся в солому подсвинок, вылез, посмотрел на незнакомца и опасливо, не спеша подошел, понюхал потеки мыльной воды, брезгливо мотнул пятачком. Две связанные за ноги курицы бормотали на птичьем своем языке. У погребицы стоял ящик с картошкой, тут же — грабли и лопаты.
Искупавшись, Николай вышел из сарая. Теплая звездная ночь была совсем такая же, как в деревне. Большая Медведица, казалось, зачерпывала своим глубоким ковшом бледные россыпи звезд; вдалеке лаяла собака. Ветерок отогнал от поселка заводской дым, и в воздухе, очищенном от примесей, плавали запахи политой земли и ночной фиалки.
Упрямо отходил Николай от земли и вот неисповедимой волей вернулся к ней снова.
На ступеньках появилась Наташа, позвала его; и они, обнявшись, прошли в свою комнату, где уже была застлана кровать, взбиты подушки и из стеклянной вазочки поднимались стебельки ночных фиалок; и тут, в их маленькой комнатке, веяло ароматом земли.
— Смотри, все твои желания исполняются. — Наташа приподняла полог, навешенный на внутреннюю сторону двери. — Славянского шкафа нет, зато есть пролетарский шкаф. Здесь все уместилось, и еще, как видишь, осталось место для новых покупок. Ты переоденься в свой новый костюм, я выгладила тебе рубашку. Галстук? — Она покрутила пальцем у лба. — Нет, без галстука. Он будет стеснять и тебя и меня...
Нелегко поддерживать доброе настроение в такой необычной обстановке. Свадьба в глазах людей всегда окружена ореолом: музыка, огни, подвенечное платье, тосты... Отказаться от свадебного обряда — это значит отказаться от мечты, взлелеянной в тайниках воображения. И все же Наташа нашла в себе силы не только успокоить себя, но и убедить Николая, что они не могут поступить иначе. Важно, что они счастливы. Наташа постаралась ничем не нарушить счастья первого дня, какие бы испытания или разочарования ни ждали их впереди.
— Горько! — крикнул он.
— Ой, как горько!.. — Ее губы тянулись к нему. — Еще, еще... Я люблю тебя! Нет, давай сегодня останемся только вдвоем. Я прошу тебя... Никого не надо звать. Так лучше... — И вдруг выдумала: — Давай поиграем в настоящую великосветскую свадьбу?
— Давай, Наташа! Только сумеем ли? Пожалуй, напутаем так, что сами над собой станем смеяться.
— Нет, нет, мы сумеем! — И она начала: — Званый прием шел к концу. Оставалось проститься с последними гостями, смертельно уставшими от еды, веселья и танцев. Приглашенные разъезжались. Подъезд их замка был ярко освещен... Кстати, сколько в замке подъездов? Бесшумно подкатывали... ландо. Конечно, ландо!
— И кареты...
— Безусловно, и кареты, — продолжала Наташа. — Замшевые лошади, распушив хвосты, уносились в звездную ночь. Лакеи, бесшумные и ловкие...
— Как призраки.
— ...гасили люстры и закрывали двери. И, наконец, замок опустел, и они, облегченные, немного усталые от церемонии, наконец-то остались наедине...
Наташа положила голову на колени Николая и полузакрыла глаза.
— Этот глупый маркиз был так назойлив...
— Зато он преподнес тебе бриллианты.
— Зачем ты вышвырнул их в мусорный ящик, мой милый виконт?
— Нет, нет, Наташ! Все-таки необходимо проверить, существуют ли в замках мусорные ящики, а если существуют, то полагается ли выбрасывать в них бриллианты?
— Ерунда, давай не проверять! — Наташа притянула его к себе.
Они болтали без умолку. Вино в «орудийной гильзе» не так опьянило их, как первая близость.
Только вдвоем!.. Кто-то шептался за дощатой стеной. Пусть! Какое это теперь имеет значение, когда они вдвоем!.. За другой стеной, у тетки, вопил граммофон. Пластинка осталась еще со времен царского режима. Дребезжащий голос пел о том, что на льду замерзал какой-то ямщик. Несчастный ямщик!
— Тс-с!.. — Наташа приложила палец к губам Николая. — Теперь у нас не может быть тайн. Слушай: коврик — подарок тети. Я обещала ее пригласить...
— Я не против, только... запасы наших погребов истощились.
— Ладно. Обойдемся без тети. Не оставляй эту картофелину. Она твоя.
— Пожалуй, я ее съем...
— На чем же мы остановились? Уста их слились?.. Нет... — Наташа всплеснула руками. — Подумать только, мы забыли оформить наш брак!
— Оформить?
— Не хмурься. Ведь мы же играем, — сказала она. — У меня где-то была бумага... Нет! Все там, у тети.
— Могу предложить карандаш.
Соображали недолго. Проще всего расписаться на стенке, на пучке обойных незабудок. Попробуй разорви такой надежный документ!
Разнеженные и растроганные, они расписались на стене, на том месте, куда опускалась гирька дешевых часов.
— Подписан брачный контракт! — возгласила Наташа. — Нотариус закрепил начало их супружеской жизни. Ему подали карету, лошади цугом. На козлах, на запятках... кто там? Борейторы, форейторы?..
— Ефрейторы...
Им хотелось «заговорить» самих себя, задавить накипавшую горечь. Все-таки все могло быть по-иному: и, люди, и танцы, и настоящее «горько!»... Их лишили куска шумного счастья, на которое они имели право.
...Можно спать, сколько захочется: воскресенье — отличнейший день, придуманный самим господом богом. Никто и ничто не мешало их первому супружескому утру. Солнце? Оно почти не заглядывало в их окошко, а если и улучало минутку — на пути его вставали ствол и широкие ветви рябины.