— Мы решили организовать и н с т и т у т инструкторов из рабочих. — Ломакин подходил к основному пункту, и заскучавшие было слушатели оживились. — Назначаются инструкторы из рабочих, наиболее опытных и зрелых. Вероятно, они должны быть независимы от цехового начальства. — Он посмотрел на съежившегося Фомина, подчеркнуто выдержал паузу и продолжал: — Переведем их на оклад. И когда нужно проверить нормы выработки, будем обращаться к ним. Они — эталоны! Инструктор становится к станку и с тем же инструментом доказывает на практике. Вы спросите: для чего мы решили сделать так? Для того чтобы погасить всякие споры, чтобы рабочая самопроверка выбила почву из-под ног закоперщиков, крикунов, стонущих от якобы высоких норм и от несправедливостей нормировщиков. Ну и так далее... Вы сами понимаете это не хуже меня, братцы.
Вызванные рабочие догадались наконец для какой цели затеян этот разговор, но пока никто не решался высказаться. Закончив, директор сел за стол, выпил залпом стакан остывшего чаю и потер ладонями щеки.
Серокрыл, повернувшись к Ломакину в своем глубоком кожаном кресле, спросил:
— Если вы решили посадить инструкторов на оклад, то какая же тут самопроверка, Алексей Иванович?
— А как же иначе? Нам же придется отрывать инструктора от станка, выбивать его из ритма...
— Так-то оно так... — Серокрыл нахмурился. — Все равно самопроверка не получается. Вы же его делаете агентом администрации и ничем иным, Ломакин. Если уж идти против дурных настроений... — И он повернулся к Фомину и окинул его неприязненным взглядом.
— Нужно прислушаться, — тихо сказал Парранский.
Ломакин спросил молчавшего Ожигалова:
— Как ты думаешь?
— Мы же предварительно обменивались мнениями, — ответил Ожигалов. — Насчет оплаты нужно посоветоваться с заинтересованной стороной, с товарищами. Для того их и позвали. — И обратился к Серокрылу: — Инструктор — это, ну, как бы младший командир в армии. Красноармеец думает, что такое-то упражнение выполнить невозможно; тогда младший командир показывает сам, доказывает не словами, а делом. Не так ли, товарищ Бурлаков?
Не ожидавший обращения к себе, Бурлаков по армейской привычке встал, невольно вытянул руки по швам; спокойное лицо его сразу напряглось, утеряв свежие краски, которыми с завистью только что любовался Серокрыл.
— Правильно, тогда младший командир показывает... — Бурлаков замялся. — Только необходимо учитывать и возможности красноармейца...
— Так, согласен, — вмешался Ломакин. — Потому мы и намечаем в инструкторы разных людей. Не только таких, как, к примеру, Старовойт, — он и блоху подкует. Мы назначаем и тебя, Бурлаков, и вот этого бывшего фабзайца Степанца. Нужно добиться перелома, и сделать это безупречно, руками самих же рабочих, а не агентов администрации.
Серокрыл, покачав головой, сказал:
— А ты не заметил, Алексей Иванович, как рабочий-то твой безупречный дрогнул? А чего он испугался? Того, что ты его от станка оторвешь, переведешь в ранг надсмотрщиков. Как у нас делается? Замысел хороший, а исполнение дурацкое. Испортите вы его на этой должности, дисквалифицируете. Контрагент на первых порах из него, возможно, и вылупится, а дальше? Пройдет время, и он не только других ничему не научит, но и сам азы позабудет.
Николаю понравилась откровенность уральского директора. Мысль Ломакина не встретила в нем сопротивления, поскольку он понял, что задача решалась не только технически. Вот тут-то и нужна тонкость. Вывесить приказ легко, а вот как его истолкуют рабочие? Администрация поддержит, а товарищи не отвернутся ли? Поэтому лучше не переводить инструкторов на оклады. Действительно, примут их как надсмотрщиков. Не лучше ли не назначать, а избирать инструкторов, ну, хотя бы на производственных совещаниях?
Николай, высказав свои соображения, сел как в тумане. Выступавшие стали поддерживать его. В глазах Николая прояснилось. На него по-прежнему с одобрением смотрел Серокрыл, взглядом похвалил Саул, и Парранский, по-видимому, узнал своего случайного вагонного спутника. Главное — сплоченность, создание твердой и надежной коллективной силы, действующей разумно и осторожно. Нельзя обижать рабочих, нельзя нажимать. Самопроверка мыслилась как доброе дело. И не было в учреждении нового института измены товариществу, о чем говорил Ломакин в своем заключении; нужно добиться, чтобы все рабочие чувствовали себя хозяевами полноправными, а не бумажными, и тогда можно горы своротить.
По окончании совещания Николай вышел из кабинета легким шагом, будто после удачно выполненного строевого урока. В приемной его подозвал к своему столу Стряпухин, придвинул заполненные бланки.
— Просмотрите и распишитесь, товарищ Бурлаков. Только нужных вам размеров леса не нашлось на складе, даем отличный сосновый швырок, двухметровку. Кровельное железо, извините, черное, но если его проолифить, а потом красочкой, советую суриком, — на десять лет пойдет...
Поймав недоуменное выражение на его лице и будто обрадовавшись, Стряпухин своим мягким тенорком разъяснил:
— Комсомольцы выразили желание коллективно помочь вам пристроить комнату с тамбуром. Есть их ходатайство. Дирекция отпускает материалы из своего фонда.
Не так давно Саул, встретив Николая, пообещал какой-то «сюрприз». Когда комсомольские вожаки обещают «сюрприз», хорошего не жди; а тут все обернулось светлой стороной. Острое перо разорвало рыхлую голубоватую бумагу, подписи получались неважные.
— Требуется архитектурный проект и другие формальности, — продолжал Стряпухин. — Все сделаем сами. Подошлем плотников. С тетушкой вашей супруги договорился товарищ Гаслов. Она не возражает против пристройки. Выговорила себе краски на крышу.
В приемной, откуда уже все разошлись, появился Квасов.
— А, ты еще здесь, контрагент!
Николай понял, что Квасову все известно.
— Здесь, — сухо ответил он.
— Туда нас вызывают? — Квасов мотнул головой на директорские двери. — Угадал, Семен Семенович?
— Угадали, товарищ Квасов, — ответил Стряпухин. — Правда, с большим запозданием. Но можете зайти.
Квасов по-хозяйски толкнул дверь плечом и прошел, высоко подняв голову, уверенный в себе, веселый, широкий не только в плечах, но и в удачливой жизни.
Вскоре донеслись резкие голоса, вначале Квасова, потом директора; кажется, вмешался Парранский, и тоже на взвинченных нотах. На лице Стряпухина появилось озабоченное выражение, пальцами он оттопырил ушную раковину. Тело его напряглось. Разгневанный Квасов вылетел из кабинета. Масляная пружина с шипением притворила массивную дверь. Голоса за ней погасли.
— И ты согласился, Колька? — с негодованием спросил Квасов.
— Да! — Ответ был похож на вызов.
— Администрация легавых ищет! — Квасов не остыл после стычки в кабинете. — По дешевке их покупает. Слепые вы души! — Квасов с силой отмахнулся. Из кармашка куртки выскочил штангель, стукнулся об пол. Стряпухин нагнулся, поднял штангель.
— Иди-ка одумайся, Квасов, — строго сказал он и с укоризной добавил: — Плохо ты понимаешь рабочий класс. Разве его можно купить?
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Ломакин явился в цех лишь для того, чтобы заявить:
— Волынщиков отдаем на ваш, рабочий, суд... Сами оценивайте, принимайте меры, наказывайте. Администрация вмешиваться не будет. Если излишне сурово обойдетесь, ну, тогда придется в какой-то мере помиловать.
Ни слова больше не проронил директор на цеховом собрании и ушел. Рабочие по-свойски рассчитались с волынщиками.
Поверженный Квасов остановился возле ворот. Кованых птиц омыл недавний летний дождь; их мудрые глаза строго смотрели на Жору. Хвосты, изогнутые вниз, матово светлели под фонарями.