Катерина поправила одеяло, тихо напевая что-то себе под нос. Мелодия показалась Латимеру незнакомой – а может, он просто забыл ее? Сердце его таяло от нежности. Латимер женился на Катерине по любви, однако своего долга по отношению к ней не выполнил. Муж обязан защищать жену. Катерина ни словом его не упрекнула. Уж лучше бы кричала на него, обвиняла, изливала свой гнев, ненавидела. Она же оставалась спокойной и сдержанной, как будто ничего не изменилось. Только живот у нее рос, словно насмехаясь над ним. И только когда ребенок появился на свет и через час умер, Латимер увидел, что лицо у нее мокрое от слез. Даже тогда она так ничего ему и не сказала.
Опухоль, которая медленно пожирала его, – наказание, и искупить свою вину он мог лишь одним способом: сделав Катерину богатой. Имел ли он право просить ее еще об одной услуге? Если бы она хоть на миг перенеслась в его измученное тело, она выполнила бы его просьбу, не задавая лишних вопросов. Разумеется, с ее стороны согласие – не грех, но акт милосердия. Катерина проводила нотариуса до двери. Затем плавно вернулась к кровати, села рядом, сняла чепец и бросила его в изножье. Она потерла виски кончиками пальцев, тряхнула рыжевато-каштановыми волосами. От ее головы пахло сухими цветами; Латимер вдыхал пьянящий аромат, и ему очень хотелось зарыться лицом в ее волосы, как когда-то. Взяв книгу, она начала тихо читать; латинские слова без труда слетали с ее губ. Это Эразм Роттердамский. Сам он запустил латынь и почти ничего не понимал; ему следовало бы помнить эту книгу, а он не помнил. Катерина гораздо образованней его, хотя и притворялась, будто все наоборот; она не из тех, кто хвастается своими успехами.
Ее чтение прервал робкий стук в дверь. Вошла Мег, держась за руку своей служанки, нескладной девицы, чье имя Латимер никак не мог вспомнить. Бедная малышка Мег! После того как Мергитройд со своим отрядом захватил Снейп и взял их в заложники, она стала пуг ливой, как жеребенок. Что же они с ней сделали? Маленький спаниель проснулся и, радостно виляя хвостом, подбежал к девушкам.
– Отец, – прошептала Мег, целуя его в лоб; от нее пахло весенним лугом. – Как вы себя чувствуете?
Он с трудом поднял руку, неповоротливую, как колода, положил ее на маленькую ладонь дочери, с трудом улыбнулся.
– Матушка, приехал Хьюик, – сообщила Мег, обернувшись к Катерине.
– Дот, – обратилась Катерина к нескладной девице, – пожалуйста, пригласи лекаря сюда.
– Да, миледи. – Зашелестев юбками, девица направилась к двери.
– Погоди, Дот! – окликнула ее Катерина, и девица замирает на пороге. – Попроси кого-нибудь из слуг принести дров, у нас осталось последнее полено.
Кивнув, Дот сделала реверанс и скрылась за дверью.
– Джон, сегодня у Мег день рождения, – напомнила Латимеру Катерина. – Ей исполнилось семнадцать лет.
Его глаза наполнились слезами. Он хотел как следует разглядеть дочь, понять, что таится в ее зеленых глазах с золотистыми крапинками, но ее лицо расплывалось.
– Моя маленькая Маргарет Невилл стала женщиной… тебе уже семнадцать! – Голос у него сел от волнения. – Скоро у тебя появится жених… самый лучший, самый прекрасный… – Неожиданно он стал задыхаться, как будто его ударили. До него сознания вдруг дошло, что с будущим зятем он так и не познакомится.
Мег украдкой вытерла глаза.
В комнату вошел Хьюик. Последнюю неделю он являлся каждый день. Интересно, зачем король приставил к нему, бывшему мятежнику, своего личного врача? Катерина считала: это знак того, что король действительно простил его. Но Латимер с ней не был согласен. Он хорошо знал короля и подозревал, что за его жестом кроется нечто большее, но что именно, он не понимал. Доктор подошел к кровати; он виделся больному черным силуэтом. Перед уходом Мег еще раз поцеловала отца. Хьюик откинул одеяло и дождался, пока схлынет волна едкого смрада. Склонившись над ним, он ощупал опухоль своими легкими, как бабочки, пальцами. Латимер ненавидит руки доктора в вечных лайковых перчатках. Хьюик никогда их не снимал; они очень мягкие, тонкие и по цвету почти такие же, как человеческая кожа. Поверх перчатки на палец надето кольцо с гранатом размером с человеческий глаз. Латимер терпеть не мог перчаток; из-за них доктор казался ему обманщиком. Он только притворялся, будто ощупывает его руками… Хьюик неприятен Латимеру еще и потому, что рядом с ним он чувствует себя грязным.