Опухоль, пожирающая теперь внутренности Латимера, — его наказание, и сделать Екатерину богатой — единственный способ искупить вину перед ней. Мыслимо ли просить ее о страшном одолжении? А ведь окажись она хоть на мгновение в его измученном теле, сама догадалась бы о желании Латимера и исполнила бы его — как акт милосердия.
Екатерина провожает нотариуса, садится у кровати, снимает арселе[1] и массирует виски кончиками пальцев. Цветочный аромат ее рыжеватых, точно с полотен Тициана, волос вызывает у Латимера мучительное желание зарыться в них лицом. Екатерина открывает книгу. Латинские фразы, написанные Эразмом[2], легко соскальзывают с ее языка, да только Латимер уже совсем позабыл латынь и не помнит, о чем эта книга. Екатерина образованна гораздо лучше, чем он, хотя со свойственной ей скромностью всегда это скрывает.
Раздается негромкий стук в дверь. Пришла Маргарита, а с ней неотесанная служанка, чье имя Латимер никак не может вспомнить. Бедняжка Маргарита после встречи с Мергатройдом и его кликой стала пугливой, как лань, и Латимер не раз гадал, что же с ней сделали.
Молодой спаниель крутится у ног девушек, отчаянно виляя хвостом.
— Как вы себя чувствуете, отец? — шепчет Маргарита, запечатлев на его лбу поцелуй, пахнущий весенним лугом.
Исхудавшей, как засохшая ветка, рукой Латимер накрывает ее юную нежную ладонь и силится улыбнуться.
— Матушка, прибыл Хьюик, — сообщает Маргарита.
— Дот, будь добра, приведи доктора, — приказывает Екатерина.
— Сию минуту, миледи, — откликается служанка и удаляется, шелестя юбками.
— Дот, и еще…
Та останавливается в дверях.
— Попроси кого-нибудь принести дров для камина — совсем закончились.
Девушка кивает.
— Джон, сегодня ведь день рождения Маргариты, — говорит Екатерина. — Ей уже семнадцать!
Латимер хочет увидеть Маргариту, поймать взгляд ее карих глаз, однако улавливает лишь размытые очертания лица.
— Семнадцать!.. Моя малютка Маргарита Невилл стала женщиной, — выговаривает он хриплым голосом. — Скоро какой-нибудь славный молодой человек захочет на тебе жениться…
Маргарита утирает слезы. Как удар под дых, приходит осознание: узнать, кто попросит руки дочери, Латимеру не суждено.
Входит Хьюик. Всю неделю он ежедневно навещает Латимера, а тот гадает — отчего король поручил своему личному лекарю заботу о едва не обесчестившем себя северном лорде? Екатерина верит, что это знаменует собой полное помилование, тем не менее Латимер знает короля достаточно хорошо, чтобы угадывать за этим поступком скрытые мотивы.
Маргарита уходит, на прощанье вновь поцеловав отца. Доктор худой черной тенью приближается к кровати, откидывает покрывало, и комнату наполняет мерзкая вонь. Прикосновение легких пальцев, затянутых в тонкие лайковые перчатки, вызывает у Латимера отвращение. Хьюик никогда не снимает перчаток, а поверх них носит перстень с гранатом размером с глаз. Латимер испытывает болезненную ненависть к лекарю за эти перчатки, притворяющиеся человеческими руками, и ощущает себя нечистым.
От острого укола боли дыхание становится частым и поверхностным. Хьюик подносит к носу склянку с какой-то жидкостью — вероятно, мочой, — рассматривает ее на свет и о чем-то тихо переговаривается с Екатериной. В присутствии молодого доктора та лучится приязнью. Чудно́й, женоподобный Хьюик угрозы не представляет, однако Латимер все равно ненавидит его — за перчатки, за молодость, за блестящее будущее. Такой молодой, а уже в услужении у короля! Ясно, что судьба готовит ему приятные дары, а вот у Латимера будущего не осталось. Под негромкий разговор он погружается в дрему.
— Я напоила его новой болеутоляющей настойкой, — говорит Екатерина. — Из пустырника и коры белой ивы.
— У вас дар к врачеванию, — замечает Хьюик. — Я бы не догадался о таком сочетании.
— Я увлекаюсь растениями — выращиваю лечебные травы в своем маленьком садике. Люблю смотреть, как они растут… А еще у меня есть книга Банкса.
— «Травник» Банкса! Лучший из подобных трудов — во всяком случае, по-моему. Академики считают иначе.
— Должно быть, в их глазах это женское чтение.
— Вы правы, и именно потому я так ценю эту книгу. В целительстве женщины разбираются лучше всех ученых Оксфорда и Кембриджа. Впрочем, это мнение я предпочитаю держать при себе.
1
Арселе — женский головной убор XVI века в форме подковы или сердца с вуалью, закрывающей волосы. (
2
Имеется в виду Эразм Роттердамский (1466/67–1536 гг.) — голландский ученый, мыслитель, редактор издания Нового Завета на греческом с комментариями, основоположник критического исследования Священного Писания.