Вернулся он к костру. Лиле уже расстелила платок и разложила остатки вчерашнего ужина. А сама кормила Тянучку яблоком. Обернулась через плечо, кивнула ему и показала на костер.
– Сохни, замерзнешь.
– Не замерзну, тепло, – буркнул он, но к костру подошел.
Снял рубаху, которой вытирался, растянул на воткнутых в землю ветках, чтоб быстрее сохла.
Лиле вздохнула и как-то нерешительно попросила:
– Ты меня через реку перевези. Ладно? Дальше я сама…
– Угу, – не глядя на нее, отозвался Сакс.
Вот так-то, мечтатель. Не нужен ты ей больше. Только из костра вытащить и через текучую воду перенести. А ты – каждое утро. Дурень, как есть дурень. Башмачки отдал, сорочку и ту не скрал.
Она снова вздохнула, села к костру. За руку взяла:
– Угрюмый ты с утра. Дома сердиться станут? Ладошка была теплая-теплая. Верно, совсем замерз в этой реке. Передернул плечами – снова зазудели в ожидании отцовской розги, и хмыкнул:
– Ничего, переживем. Не впервой.
– Что ж тогда?
– Брат, – ответил, что в омут нырнул. – Помнишь то щучье отродье, капитана стражи? Шесть лет как забрали на службу. Ни весточки, ничего. Мать думала, его в Зеленом легионе уморили.
Фейри промолчала. Что тут скажешь.
Встала, сняла с пояска гребень, зашла Саксу за спину и стала волосы ему чесать. Мягко, ласково. И подумалось вдруг: может, брат еще опамятует. А нет – все не одни мать с отцом. Он-то их никогда не бросит, что бы рыбники не обещали.
Сидеть так, чтобы заботились и чесали, было хорошо, целый день бы сидел. А если б еще и обнять ее… Сакс поймал ее за руку с гребешком, прижался щекой.
– Лиле, а ты… – сглотнул, но все же снова набрался храбрости. – Ты еще придешь? Не на ярмарку – к озеру, может?
– К озеру приду, – засмеялась она. И погрустнела. – А встретимся ли там – кто знает. Если захочу что на память дать, возьмешь?
Он кивнул, не отпуская ее руки. Почему-то показалось, что больше ее не увидит, и тоска взяла. Глупая такая тоска, щенячья, от которой хочется скулить и ластиться к теплым ладоням.
Лиле пошевелила пальчиками, погладила щеку. Освободила руку и вложила ему в ладонь гребень. Красивый, гладкий. Ореховый. В горле встал ком, Сакс даже поблагодарить не смог. Просто глянул на нее, улыбнулся и привязал гребешок к поясу.
Пора было собираться. Гасить костер, взнуздывать Тянучку, перевозить фейри через реку – и прощаться.
Прощался он тоже молча. Снял с лошади, подержал немножко, прижав к себе и вдыхая запах дыма и земляники, поцеловал в губы, сунул в руку данный матерью рябиновый месяц – и отпустил. Лиле отступила, помахала рукой. Показалось, глаза у нее заблестели? Да нет, вряд ли. Потом метнулась к деревьям и пропала. Сакс не успел оторвать взгляда от скрывших синий подол ветвей, как запела дудочка, славно и светло. Под это светлое Сакс почти и не заметил, как добрался до дома: казалось, песня за ним летит, провожает, обещает что-то хорошее. Верно, встречу?
День был душный и жаркий – что нетипично для московского апреля, вонючий – что типично для заправки, – и скучный до одури. Клиент шел мимо, к соседям-конкурентам, начальство по случаю субботы отдыхало на природе, даже воробьи, и те облетали одинокую заправку стороной. Один Джафар, трудолюбивый таджикский дворник, мерно шваркал метлой по асфальту. Любой другой заправщик спокойно по дремал бы на рабочем месте, но Миша Шпильман не мог себе этого позволить. Сидя на ящике с песком, он тщетно пытался поймать вдохновение. Все необходимое для ловли (общая тетрадь, ручка и открытая банка ледяного пива) было при нем, но муза так и не снизо шла. А может, и снизошла, прокралась за спиной у страдальца, выпила все пиво и, глумливо хихикая, сбежала к другим. Удачливым, растиражированным по лоткам продажным бездарям!
Продажные бездари Мишу так расстроили, что он даже приложился к банке, забыв, что она уже пуста. Из банки пахло горько и кисло. Понятно, музы на такое не ловятся, музам подавай коньяк. Или мартини.
«Вот допишу роман, издамся и куплю тебе „Чинзано“. Литр!» – пообещал Миша капризной музе.
Муза то ли не поверила, то ли не захотела ждать, вдохновение не появилось, Главный Герой тупо смотрел на поднимающиеся за Дремучим Лесом башни Ужасного Черного Замка и не трогался с места.
С тоски Миша решил сменить метод приманивания музы. На чукотский. То есть, что вижу, о том и пою. Даже написал в тетради целых полторы фразы, правда, голимого реализма… ну не тянул таджик на Великого Злодея! И на героя не тянул. И на целых две фразы – тоже. Ну нет ничего интересного в таджикском дворнике!