Ох, не тот костюм он выбрал для свидания, придя к ней безоружным, но, проклиная свой выбор, убеждается, что и ее так же был неверным. Кое-как расстегнув кобуру, Адам стащил ее с девушки вместе с пальто, когда ее проворные пальчики запутываются в его волосах на затылке, притягивая голову ближе, хотя, вроде бы, ближе уже некуда. Все это кажется очень плохой идеей, но ровно до тех пор, пока его правая рука не сжимает чувствительную кожу женской груди, и от ее громкого стона в ответ ему становится уже совершенно не смешно. Больше ему не кажется. Теперь Адам точно уверен. Все закончится очень плохо, если вовремя не остановиться, жаль, что стоп линия далеко позади в коридоре возле двери детской, примерно там же, куда только что отлетела ее рубашка, которую Адам одним рывком стащил через ее голову, а потом буквально вжал в себя хрупкое женское тело, чтобы не накинуться.
Спроси сейчас у обоих о самоконтроле, ответят в один голос: «Нет, не слышали», если вообще смогут расслышать сам вопрос сквозь шум крови в ушах. В свое оправдание каждый ответит, что не он первый начал, и покается, что не он бы закончил. И радуясь, что самообладание не взяло ни над кем верх, каждый из них пытается почувствовать вкус близости, пока реальность не спустит их жестким приземлением с небес на землю.
«Плохая идея», – просто, чтобы напомнить себе так, на всякий случай, думает Адам. «Катастрофа», – чисто в описательном порядке отмечает Миа. И, смирившись с практически полной аннигиляцией, в которой притяжение побеждает невесомость, массы и энергии больше не имеют для них значения.
Адам уже не думает, как именно ей удается полностью расстегнуть его рубашку, позволяя маленьким прохладным ладоням коснуться каждого дюйма разгоряченной кожи под тонкой тканью. Не в его правилах оставаться ведомым и, быстро справившись с ремнем на ее брюках, он расстегивает их, к собственному удивлению, без каких-либо зазрений совести. Для проформы он еще позвал ту пару раз, переместив губы на шею девушки и прикусив тонкую кожу над ключицей, но услышал только просящий стон в ответ, окончательно отогнавший совесть куда подальше и, очевидно, надолго. Адам вздрагивает, когда подушечки тонких пальцев едва ощутимо скользнули по шраму на спине, и, судорожно выдохнув, быстро отдергивает ее руку, сжав ее хрупкое запястье в своей. Не приведи Господь, она сейчас вспомнит, как тот шрам ему достался, и об этом лирическом отступлении в их общении можно будет забыть. С Эванс всегда нужно держать ухо востро, даже сейчас, когда она в столь уязвимом состоянии. Особенно сейчас, когда он не менее уязвим. И ее закрытые глаза не повод расслабиться, сбитое дыхание не причина забыть, кто рядом с ним. Ей, в свою очередь, стоило бы так же помнить, кто сейчас с ней, и кем он является на самом деле.
И она понимает. Молчит и понимает. Быстро сориентировавшись в обозначенных для прикосновений границах, Эванс опять настойчиво идет в наступление, отказываясь услышать голос рассудка, заглушенный звоном пряжки ремня его брюк. И вот теперь, когда маски и карты сброшены, и оба блефуют до последнего, у Адама больше нет сомнений, что в их блефе намного меньше самого блефа, чем правды. Он сдается первым, но только чтобы им обоим не проиграть.
– Стой, – с неимоверным усилием вырывая губы из столь сладкого плена, шепчет он, не повышая голоса, и едва слышимый шепот громом звучит в ушах обоих. Голос в пределах слышимости, но без его истинного звучания обрушивает на них обоих лавину сомнений.
– Я делаю что-то не так? – ее мягкие губы совсем близко возле его уха, а теплое дыхание щекочет шею.
«Все так! Все слишком, мать ее, так! Все, рядом с ней – слишком», – думает он, коснувшись ее лба своим, снова едва касаясь ее губ и тут же отпрянув. Не зная Эванс, можно было бы подумать, что она действительно сомневается в своих действиях, но для него не секрет, что дело не в этом. Вопрос возник из-за отсутствия опыта, боязни ошибиться, и внезапного желания зайти намного дальше, чем банальная игра в поддавки, раунд в которой на этот раз за ней.
– Подожди, – чуть слышно из-за шумного дыхания ответил он. – Я не железный, – неубедительное предостережение, когда его руки на ее голой спине и спускаются ниже. Пусть она поймет насколько они близко от пропасти, почувствует последний шаг перед невесомостью и обрывающим всё внутри чувством полета. Пусть хоть кто-то из них одумается, если не он, то хотя бы она, и если не из благоразумия, то хотя бы из-за страха перед неизвестностью. А перед неизвестностью ли? И стены детской комнаты давят на него, ломая волю.