В первое мгновение после этих слов Клер моргнул — так упорно его ум отказывался признать, что фигуры, только что находившейся перед ним, нет на месте.
Потом он подумал, что луна светит слишком ярко и отблески её белых, даже слишком белых лучей сыграли злую шутку с его глазами. А затем…
Затем он осознал, что незнакомец исчез на самом деле и окончательно.
Они обыскали остальную часть корабля. За это время заря на востоке стала намного заметнее и разлила свой бледный свет по всему небу и морю впереди самолета. Темнота сохранилась только позади него — на западе, и там же неслась по небу сияющая луна, ещё не уступившая свету нового дня.
Когда люди в самолете неохотно прекратили поиски, стрелки на светящемся циферблате наручных часов Клера показывали ровно четыре часа двенадцать минут.
— Ничего более странного ещё не было на свете! — пробился через полумрак чей-то голос. — Может, нам это приснилось?
— Я готов поклясться, что он пригнулся перед тем, как исчезнуть, сказал другой голос. Он должен быть где-то рядом. Если бы мы могли сдвинуть часть этого багажа…
— По крайней мере у нас осталась его книга, — сказал все тот же Браун.
Четыре часа двенадцать минут.
Клер пробежал по проходу в кабину.
— Есть что-нибудь? — спросил он у Уилсона. — Ты видишь что-нибудь какие — нибудь самолеты?
Вместе с Уилсоном и майором Грэем, занимавшим место у переднего пулемета, он пристально всмотрелся в светлеющий мир за окнами кабины. Но там не было ни следа вражеских машин, ничего, кроме неба, моря — и этой луны!
Луна неслась в темно-синем небе, слепя Клеру глаза своим блеском, и летчику пришло в голову: это серебристый полумесяц создал световые эффекты и…
Но Клер не почувствовал облегчения: он изменил Курс, а тот человек сказал, что это дает отсрочку. Но лишь крошечную…
Несколько минут, а потом — пули изрешетят из всех, и этот ужасный залп сожжет, разорвет в клочья и уничтожит весь мир, если только…
Если только он не позовет незнакомца, понимая, кто это такой! Но как он может понять? У него нет никаких подсказок, только россыпь бессодержательных слов — и значит, впереди нет ничего, кроме смерти.
Человек, чьи руки выскальзывали из наручников, человек который рассуждал о переломных моментах истории и имел при себе книгу, где описаны их полет и уничтожение всего и всех, что находится здесь на борту, — этот человек говорил о гибели самолета как о прошлом. Книга!
Через мгновение Клер был в полумраке салона и кричал:
— Книга! У кого книга, которую он оставил?
— Вот она! — отозвался уже знакомый ему Кеннет Браун. Все пассажиры снова сидели на своих местах. — Я прочел кусок из нее. Это какая-то чертовщина. Самая странная книга, которую я когда-нибудь видел. И в ней действительно есть мое имя, — похоже, Боаун никак не мог справиться с изумлением, — представить себе не могу: мое имя! Вы должны поверить в этих немцев!
Нелепость — нет, невероятная трагичность всего этого в том, что их умы не желают признать то, что видели глаза, — подумал Клер. Что-то похожее на человека появилось среди них, потом растаяло у них на глазах, а их мозги просто проигнорировали это невозможное для ума событие, едва отметили его. И теперь эти люди ведут себя как зрители, которые после трюка фокусника, дрожа от восторга, но без тревоги пытаются понять, как, черт возьми, он это проделал.
Опасность, черную тень смерти они не видят. Они как слепые: Болтают о чем угодно, кроме того, что происходит на самом деле.
— Покажите ему титульный лист! — ворвался чей-то голос в его обжигающие мысли. — Вот где настоящая разгадка: он на немецком языке.
Все тот же Браун повторил как эхо:
— Да, весь титульный лист до последней буквы напечатан по-немецки. Посмотрите, как называется город!
Книгу подняли так, чтобы лунный свет падал на нее, и выглядевший черной тенью палец указал нужное место. Напрягая зрение, Клер прочел:
Zweiundvierzigste Strass
Hitlerstadt, Nord-Amerika
743 N.H.
Сорок вторая улица, Гитлерштадт, Северная Америка!
— Чего я не могу понять, — сказал Браун, это 743 N.H. в самой нижней стоке. Это какая-то бессмыслица.
— Nach Hitler — после Гитлера, — мрачно объяснил Клер. Ему было непонятно, откуда он это знает, но он знал, и совершенно точно. — Через семьсот сорок три года после Гитлера. А Гитлерштадт, конечно, тот город, который мы теперь называем Нью-Йорком.
Раздался тихий переливчатый смех, и кто-то сказал:
— Что? Что он говорит?
Кто-то другой повторил этот вопрос, но не рассмеялся вслед за спросившим.
— Ох, как я рад, что у кого-то ещё есть чувство юмора! Я как раз думал, не могло ли то, с чем мы столкнулись, быть действием какого-нибудь секретного оружия противника. И долен сказать, я не в силах представить, как они могли бы сделать такое, — сказал этот второй.
Снова послышался смех. Клера изумило, до чего веселыми стали эти люди. Кто-то шепнул ему:
— Это Капплер, ученый.
— Я знаю! — кивнул Клер и в отчаянии подумал: если бы я мог получить от него информацию так, чтобы он считал, будто я только шучу.
Стараясь выглядеть беспечно, но чувствуя в душе тяжесть и холод от важности своих слов, он задал вопрос:
— Профессор Капплер, мы могли бы довести этот разговор до логического конца: Существует ли теория времени, которая могла бы объяснить, как можно изменить уже произошедшее событие, чтобы вместо него случилось что-то совершенно другое?
— Разумеется, да, — раздраженно ответил ученый. — Мир полон абсурдных идей. Люди передумали обо всем без исключения. Поверьте мне, кто-то потратил свое время и на эту чепуху.
Клер боролся с желанием схватить профессора за горло и вытряхнуть из него объяснение. Чувство, что надо торопиться, было у летчика таким сильным, что его голос дрожал, когда он говорил.
— Мне было бы любопытно узнать, что это за теория.
— Ну, это нечто иное, как старый фактор…
Тут самолет с головокружительной быстротой свернул в сторону и вниз. Толчок от этого поворота бросил Клера на одно из кресел. Летчик ухватился за его плюшевую спинку с такой силой, что его мышцы чуть не лопнули.
Потом было отвратительное мгновение, когда не было слышно ничего, кроме пронзительного воя — яростного гула двигателей, обычного при пике с включенными моторами.
Стекло раскололось. Пули ударили в блестящее резное дерево и с визгом скользнули по металлу. Где-то рядом пронзительно закричал в предсмертной муке раненый. Клер с ужасом понял, что произошло, и громко выругался. Их огромный транспортный самолет был от носа до хвоста прошит пулеметной очередью.
Клер сумел втиснуть свое тело в относительно устойчивое и безопасное кресло напротив Капплера — и увидел в иллюминаторе тонкие силуэты самолетов со свастикой на крыльях — они были как черные карандаши на фоне светлеющего неба.
Три из них пронеслись мимо, словно три сверкающих под луной черных ангела, и исчезли из его поля зрения — зловещие и прекрасные видения.
Клер подумал, что сейчас ему надо пробраться в кабину и что, сидя здесь, он губит себя — уничтожает свои прежние высокие воинские достижения и посмертную славную память и позорит себя в глазах пассажиров.
Это его конец — полный конец!
Но это не имело значения для Клера. Такие мысли жили а его уме, но, как огненные приведения из легенд, которые сами служили пищей для своего пламени, они существовали в его сознании автономно и не имели никакой связи с физическими действиями летчика. Движущая цель в его сознании была лишь одна — неизменная и всепоглощающая.
Он наклонился через проход к ученому и, почти крича, спросил:
— Что такое эта теория времени?
Клер собирался с силами, готовясь к словесному взрыву, к фонтану обжигающих мозг ругательств, к обвинению, что он, офицер, забыл свой долг, которое будет до самого конца сидеть в его памяти, как заноза. Он очень ярко представил себе, как только что заданный им вопрос выглядел бы перед судом военного трибунала, и пришел в ужас.