— Ты винишь меня в этом? Как нагло. Я всегда знал, что ты была идеалистом, но, может, маленькая Нацуко, ты не понимаешь свою природу? — он рассмеялся животом, звук разнесся по тронному залу, как гром. — При твоем правлении будет еще больше упущенных шансов, — он склонился и зарычал. — Смертные будут страдать, все теряя, вещи будут пропадать под их глупыми носами. Мы не определяем свою силу. Она определяет нас. Наше существование требует этого. Ты вызовешь то, что хочешь исправить, — он отклонился на троне и лениво махнул ладонью. — Потому я устроил так много войн.
— Ты любишь войну! — рявкнула Нацуко. — Ты обожаешь кровопролитие, и как смертные, поклоняясь тебе, собирают горы трупов у твоих ног.
Бату усмехнулся.
— Да. Но это не означает, что это все моя вина. Я пробовал мир. Я пытался принести его империям. Я шептал на уши, создавал все знаки. Помнишь, маленькая Нацуко? Я даже отправил тебя на задание.
Нацуко хорошо это помнила.
— Ты заставил меня забрать мечи у воинов во всем мире. Они не знали, как пропали семейные сокровища.
— И что случилось? В Хосе начался самый кровавый период после вторжения Кохрана. Император Десяти Королей начал войны объединения, решив, пока мирно, собрать всю Хосу под своим правлением. Ипия расколола империю надвое. Две королевские семьи воевали за Змеиный трон. Морской народ занял спокойные воды не ради рыбалки, а чтобы приплыть в Нэш и нападать на берег. А кохранцы в спокойное время придумали новые орудия войны, вернули старые, которые стоило оставить мертвыми. Я пробовал установить мир, маленькая Нацуко, но я — бог войны. Я — тянцзюн. И небеса и землю определяет этот трон, — он ударил кулаком по подлокотнику. — Я пробовал мир, а это привело к войне. Так почему не принять это?
— Это все причины убрать тебя, — Нацуко знала, что Бату говорил правду. Он пытался установить покой пару десятков лет назад, но не теперь. Он сам сказал, что хотел погрузить мир в войну, и он это делал. — Если ты будешь править еще век, мир будет знать только войну.
— Ты упускаешь смысл, маленькая Нацуко. Я пробовал мир, и он все равно кончился войной. Меня определяет то, что мне поклоняются ради войны, так что я могу принести лишь войну, пытаюсь я делать это или нет. Тебя, Нацуко, — он погрозил ей пальцем, — определяют упущенные возможности и потерянные вещи, и только это твое правление принесет небесам и земле. Это будет век потерь, от которых мое правление покажется роскошным. Война лишает шансов, как ты говоришь, но и создает новые возможности. Она объединяет людей против общих врагов. Это делает смертных героями, они поклоняются нам ради защиты, спасения, победы, — он склонился, безразличие пропало, его глаза пылали. — Война прекрасна. Она делает смертных сильным оружием. Но с тобой на троне, — продолжил Бату, — будет только печаль, и люди будут проклинать твое имя за все, что они потеряли, — он отклонился и прикрыл глаза. — Век, определенный тем, что могло быть. Упущенными возможностями, а не забранными. Упущенными.
Нацуко смотрела на бога войны, лишенная дара речи. Она не думала об этом. Какими будут небеса и земля при ее правлении. Она сосредоточилась на свержении Бату. Она думала, что сможет все изменить, уменьшить количество потерь. Использовать свою силу, чтобы сделать жизни смертных лучше, вернуть то, что они потеряли, и направить всех на лучшие пути для них. За это она боролась. Ради этого пожертвовала Фуюко.
— Я могу отдать тебе брата, — Бату словно читал ее мысли. — Только я могу. Даже если ты как-то победишь и займешь этот трон, ты не сможешь вернуть воспоминания или силу брата, — он хищно улыбнулся. — Я их забрал. Только я могу их отдать. Свергнешь меня, и они будут утеряны навеки. Он не смертный, но и уже не бог. Он будет стареть, как смертных, и он умрет, как смертный. И он никогда, — он посмотрел на нее и оскалился, — не вспомнит тебя.
Он говорил правду. Только правитель мог забрать у бога силу. Если Бату потеряет трон, Фуюко останется таким, и родится новый бог сирот. Ведь у сирот должно быть божество. Пока сироты молятся, желая воссоединиться с родителями, нужно божество, которое услышит их молитвы.
— Или ты можешь выйти из состязания, — Бату пожал плечами. — Сказать чемпиону выбросить артефакты и идти домой. И тогда я верну тебе Фуюко. Все будет так, как было, маленькая Нацуко. Ты и твой брат вместе. Боги-близнецы, как и должно быть.
Она знала, так было бы проще. Если Бату говорил правду, то ее правление будет хуже, чем его, а без помощи брата рядом, без его советов… Нацуко будет растеряна. Она всегда полагалась на Фуюко, он был голосом разума, когда она не могла, и она делала так для него. Они были близнецами, рожденными быть богами вместе. Рожденными быть всегда вместе. Она хотела, чтобы он сейчас был с ней, советовал. Озвучивал свою веру. Свою волю. Свои желания. Нет! Нацуко замотала головой. Участие в состязании было планом Фуюко, как и ее. Они решили вместе, зная, что у них был шанс выбрать правильного чемпиона, чтобы свергнуть Бату. Фуюко был богом сирот, но, как и Нацуко, он ненавидел это. Ему не нравилось знать каждого сироту, знать, что, несмотря на молитвы этих детей, он ничем не мог помочь. И он ненавидел войну, ведь ничто в мире не создавало больше сирот, чем война. Фуюко не согласился бы на условия Бату, и он не хотел бы, чтобы Нацуко так сделала.