— Нет, — твердо сказала Нацуко.
Бату пожал плечами, ухмылка разделила его бородатое лицо.
— Как хочешь, маленькая Нацуко. Жаль, что ты не сможешь попрощаться с братом должным образом.
Нацуко повернулась и помчалась к большим дверям. Она сделала два шага и замерла. Она оглянулась, Бату все еще следил за ней из-под тяжелых век.
— Боишься, Бату? — спросила она как можно слаще. — Бог войны боится маленькой девочки?
Бату нахмурился.
— Чего мне бояться?
— Хороший вопрос, — сказала Нацуко, ее озорство вернулось. — Но ты мог предлагать мне такое, только если боишься, что я одолею тебя. Что мой чемпион одолеет тебя, в этом есть смысл. Потому она выбрала Дайю. В мире не было воина, который мог силой или навыками одолеть бога войны. Он был воплощением силы, боя, генерал, солдат и герой в одном. Но если Нацуко что и узнала от Дайю, так это то, что любого врага можно было одолеть, даже в его игре, пока ты понимал правила лучше, чем он.
Нацуко усмехнулась богу войны поверх плеча.
— Мой брат может не вспомнить меня, Бату, но я одолею тебя во имя него, — она побежала из тронного зала вприпрыжку, напевая, оставив кипящего Бату.
* * *
Пока пожилая женщина, Май, приглядывала за дюжиной играющих детей в саду, Нацуко пробралась мимо нее в здание, где держали Фуюко. Ее брат сидел один за столом. Там были ряды столов и стульев, доска в конце комнаты со словами, написанными мелом. Это был кабинет для учебы. Они не просто заботились тут о детях, но и учили их читать и писать, давали знания и навыки, которые могли пригодиться, чтобы жить лучше, когда они покинут приют. Нацуко улыбнулась. Фуюко, ее Фуюко, понравилось бы это место. Они принимали сирот, заботились о них, защищали их, готовили их к миру вне их защиты. Ему тут понравилось бы. Но тому, каким он был раньше, а не сейчас. Не тому, каким он мог стать.
Перед Фуюко была открыта книга. Он читал, пока дети играли снаружи. Он всегда был тихим, учился. Нацуко медленно подошла, пытаясь решить, что сказать. Она огляделась, надеясь на вдохновение в классе. Стеллажи с книгами, многие были сложными для ребенка его возраста. Он точно прочел все. Помнил ли он их теперь? Или Бату украл и эти воспоминания? Он хоть что-то помнил? Нацуко оставила осторожность, ведь никогда так себя не вела, и побежала между парт, остановилась перед братом. Она быстро поклонилась и выпрямилась, улыбаясь ему.
— Привет. Я — Нацуко, твоя сестра, — она выдавила слова, не дав им задушить ее печалью.
— Эм… — Фуюко смотрел на нее без эмоций, а потом встал со стула, выпрямился и поклонился так, будто она была императрицей. — Привет, Нацуко. Я — Фуюко.
— Я знаю, глупый. Ты — мой брат, — Бату забрал его воспоминания, но не самого брата. Он еще был там, и он был вежливым даже с ней, носил очки на переносице, даже если не нуждался в них, убирал назад непослушные волосы, а они снова падали на лицо. Его воспоминания пропали, но он все еще был Фуюко.
— Прости, — сказал Фуюко, все еще кланяясь. — Я тебя не помню.
Сколько ему сказать? Сколько он знал? Глупые вопросы, и Нацуко их не обдумывала. Он думал, пытался понять ситуацию задолго до того, как бороться. Она всегда была импульсивной, забредала по колено, а потом замирала и думала.
— Потому что бог войны забрал твои воспоминания, — Нацуко запрыгнула на парту, бумага и уголь упали на пол. — Он — мерзавец, и мы его ненавидим.
— Да? — Фуюко выпрямился, скривился от бардака, который устроила Нацуко. Он стал быстро поднимать упавшие предметы, хотя не мог найти кусочек угля. Тот кусочек был потерян.
— Да! — сказала Нацуко. — Ты больше меня.
— Почему?
— Потому что он создает войну, глупая. А война делает сирот. А ты ненавидишь сирот. Нет, не так. Ты любишь сирот. Но тебе не нравится, что сироты есть.
Фуюко кивнул.
— У всех должны быть родители. У меня… у нас есть родители?
Нацуко глубоко вдохнула и сделала паузу. Этот вопрос был сложнее, чем он знал. Может, стоило держаться основ.