- Вы говорите по-английски? - разочарованно свистнул Дейли. - А я-то надеялся, что пригодятся мои знания немецкого языка. Я проходил службу в Германии, в военной полиции.
- И какие у вас остались впечатления? - спросил Мэнкуп.
- Аккуратный народ. Однажды мне поручили надзор за уборкой развалин на улице, по которой должен проехать Айк... генерал Эйзенхауэр, прокомментировал Дейли специально для Мэнкупа, который поблагодарил ироническим кивком. - Едва я скомандовал: "Начинайте!", как тысяча людей без всякого приказа выстроилась в живой конвейер, по которому кирпичи по одному переходили из рук в руки.
- Совсем недавно я слышал в одной церкви проповедь, - усмехнулся Мэнкуп. - Священник проникновенно говорил о том, что во всех бедах виновна война. Не нацисты, а война, видите ли: цивилизованный мир жил бы в материальном довольстве, не было бы ни страха перед будущим, ни роста преступности, ни наркоманов. Прихожане согласно кивали, а один инвалид до того расчувствовался, что вместо "аминь" пробормотал "хайль"... Извините, я вас задерживаю. Вам еще предстоит таможенный досмотр...
- Сколько времени займет эта процедура? - спросил Мун.
- Порядочно. У нас все делают основательно.
- Насколько я знаю, к американцам не очень придираются.
- Обычно да. Но если кто-нибудь пронюхал, кто вы такие и зачем приехали... - Мэнкуп пожал плечами.
- Вы кому-нибудь говорили о нашем приезде?
- Только нотариусу. Он составит контракт, с которым я вас сегодня ознакомлю.
Они пошли к окаймленному цветочными клумбами стеклянному кубу, над которым горели неоновые буквы: "Аэровокзал Фулсбюттель". Проехала поливочная машина, волоча за собой яркий павлиний хвост. Это августовское солнце, отражаясь в брызгах, раскинуло веер радуги. Сухой, горячий запах пыли и авиационного бензина сменился влажной прохладой.
Дейли встал в очередь, Мун последовал за Мэнкупом в полуподвальное помещение, где стояло несколько столиков. Непритязательный кафетерий находился по эту сторону таможенного барьера, на еще нейтральной территории, поэтому посещался в основном членами летных экипажей.
Гул аэровокзала, особая полифония человеческих голосов, рева самолетов, металлических выкриков громкоговорителей сразу же отдалились, приглушенные толстыми стенами. Здесь было почти тихо. Шипела вода в большой никелированной кофеварке, слышалось звяканье монет об алюминиевую стойку, пилоты и стюардессы вполголоса обменивались короткими фразами, то и дело поглядывая на световое табло, на котором сменялись номера рейсов и названия городов, иногда близких, чаще далеких.
- Что закажем? Двойной кофе или одинарный? С коньяком? С кюмеллем?
Сделав заказ, Мэнкуп повернулся к Муну, следившему за электрическим помигиванием на стене:
- Разве не удивительно, что почти вся география мира умещается в этих четырех квадратных метрах? А я еще помню времена, когда мальчишки, начитавшись приключенческих романов Карла Майя и Герштекера, добирались до Куксхафена, чтобы спрятаться в трюме корабля. Предпочтение отдавалось парусникам - в Гамбург ежегодно заходило четыре тысячи парусников со всех частей света. Мальчишек большей частью ловили, но товарищи все равно взирали на них с уважением - ведь они добрались до Куксхафена, по тем временам это казалось далеко. А теперь из Гамбурга летят в Токио! Семь тысяч двести километров! Самая длинная экспресс-линия в мире!
- Два двойных с коньяком! - донеслось из-за стойки.
Мэнкуп встал, чтобы взять заказ. Муну уже раньше бросились в глаза его походка и манера стоять. Назвать это выправкой было бы неточно. Скорее всего это была какая-то несогбенность, несломленность. Лицо отражало сложный процесс - желчная усмешка попеременно вытеснялась то спокойной улыбкой стоящего над житейскими мелочами старого философа, то внезапным блеском неожиданно молодых глаз. Их серый цвет не имел ничего общего с потухшим пеплом. Такую окраску имеет штормовая волна, когда, приблизившись к берегу, встает на дыбы, чтобы сокрушать.
- Шестьдесят четыре года - это немало. И все же умирать никому не хочется. - Мэнкуп взглянул на Муна. - Честно говоря, я не очень надеялся, что вы откликнетесь на мое довольно-таки сумбурное письмо.
- Вам просто повезло. - Мун недоуменно повертел рюмочкой величиной с наперсток. Вылив коньяк в кофе, он добавил сахара и энергично помешал. - У меня есть друг, профессор Холмен, эмигрировавший в Америку при нацистах. Ему-то я показал ваше письмо, признаться, с довольно нелестным замечанием, что у отправителя не только мания преследования, но и достаточно средств, чтобы культивировать ее... Вы не обиделись?
- О нет, я вас вполне понимаю. В наше время не только отдельные люди, но и целые нации подвержены этой мании. Вооружаются, чтобы избавиться от страха, и этим только усугубляют его.
- Профессор не только рассказал мне о вас, но и принес целый ворох газет. Я с интересом прочел эту поучительную историю. Прометей похитил у богов нечто пострашнее огня - секретные сведения. За это один из самых могущественных небожителей приказал заковать его в цепи. Но тут поднялась такая волна народного возмущения, что небожителю пришлось подать в отставку. Остается только добавить, что бога, занимавшего на Олимпе пост военного министра, звали Штраус, а дерзкого Прометея - Магнус Мэнкуп.
- Вы возвращаете меня в детство. - Мэнкуп улыбнулся. - Гуманитарная гимназия наискосок от Конского рынка, немецкая добропорядочность, юбилейное издание Шиллера за лучшее сочинение на тему "Патриотизм Вильгельма Телля", идеально чистый, хорошо отапливаемый карцер, куда сажали неисправимых драчунов... Тогда еще никто не знал, что этот карцер будет вспоминаться узниками концлагерей как воплощение рая, что на Конском рынке предадут пламени заодно с "Германией" еврея Гейне "Ткачей" немца Гауптмана, что некоторое время спустя этот же Конский рынок переименуют в площадь Герхарда Гауптмана. Разве не великолепно? Табличка с именем - и прошлого как не бывало! Там сейчас находится театр "Талиа" - умилительный союз литературы и искусства...
Кофеварка уютно шипела, обволакивая легким облаком посетителей у стойки. Блондинка с голубыми фарфоровыми глазами раскладывала по выстроенным в ряд блюдечкам сахар. На световом табло вспыхивали названия далеких городов, то и дело доносились возгласы: