Произведение искусства – вещь, созданная для воспринимания. Поэтому все действительно существующие формы превращаются в нем в относительные ценности. Совершенно различные формы бытия могут привести к представлению об одной и той же форме.
Эти рассуждения Гильдебранда оказались очень близкими к тем выводам, к которым вскоре пришла формальная поэтика.
Элементы произведения искусства, его составные части (фигуры, карнизы, колонны, капители, слова, фразы, «приемы») должны быть изучены лишь функционально. Мертвый каталог их не дает истинного представления о целом как специфическом образовании. Реальный документ, введенный в прозаическое произведение, выполняет в нем уже иную функцию. Одна и та же по типу конструкция может иметь совершенно различное значение в разных произведениях (как башня в примере Гильдебранда) в зависимости от сочетания с другими элементами. «Тот же самый, с формальной точки зрения, прием нередко приобретает различный художественный смысл в зависимости от своей функции, т. е. от единства всего художественного произведения, от общей направленности всех остальных приемов»[9].
Выдвинув понятие архитектонического построения, Гильдебранд[10] предвосхитил подход к произведению искусства как к замкнутому конструктивному целому. При анализе такого целого устанавливается не отношение какой-то части, какого-то реального элемента произведения к внехудожественному ряду, а прежде всего определяется его место в поэтической системе. Только так выясняется его истинное, а не произвольно в него вложенное значение. Выйти за пределы художественной конструкции, т. е. говорить о социальном, общественном смысле данного литературного произведения, можно только после исчерпывающего имманентного ее описания.
На автономии развития форм строил свою типологию художественных отношений один из крупнейших теоретиков искусства рубежа веков Г. Вельфлин.
С этими штудиями был тесно связан О. Вальцель, в частности перенесший на литературу вельфлиновское противопоставление стилей Ренессанса и барокко. Схождения с русской формальной школой в его работах многообразны.
В книге «Проблема формы в поэзии» (1919) Вальцель высказывает важную мысль о чисто формальном, независимом от смыслового завершения художественного произведения[11] (близкая мысль позже развивалась Шкловским)[12]; говорит о необходимости рассматривать не обособленные формальные элементы, а значение их в художественном целом; делает чрезвычайно ценное указание, что надо «исключить самое противопоставление сознательного и бессознательного в процессе художественного творчества. <…> дело идет об особенностях формы, проявляющихся в уже законченном произведении искусства. Наблюдения наши в этой области были бы неминуемо затруднены, если бы предварительно пришлось решать неразрешимый вопрос – были ли отдельные формальные особенности намеренно выбраны художником, или же они непосредственно и бессознательно вытекали из его природных способностей и индивидуального дарования»[13].
Общеискусствоведческие штудии оказали влияние и на последующие исследования, непосредственно связанные с проблемой художественной прозы – наррации, сказа, – на работы В. Дибелиуса, К. Фридеманн[14]. Особое место надобно отвести Б. Христиансену с его «философией искусства» (русский пер. 1911 г.), оказавшей непосредственное воздействие на такие центральные понятия формальной школы, как материал – форма, поэзия – проза[15] и, конечно, доминанта – одна из плодотворнейших категорий теоретической поэтики двадцатого века[16]. Все эти работы были хорошо известны опоязовцам. Но, как популярно объяснял один из активнейших противников формалистов, «русский литературоведческий формализм по сравнению с западноевропейскими формалистскими теориями имел особую резкость, был доведен до последних выводов. <…> Это объясняется тем, что классовые противоречия в России были особенно резко выражены»[17]. Насчет классовых противоречий специалисту по ним виднее, но в одном он безусловно нрав: русский формализм был единственной школой, пошедшей в своих выводах до конца (и тем самым создавшей целостную систему категорий).
9
Жирмунский В. Задачи поэтики (1921). – В его кн.: Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Л., 1977. С. 35.
12
Ср.: «В искусстве определенный смысловой поступок может быть часто заменен своим композиционным суррогатом <…>, так, например, появление или исчезновение цезуры может в конечной строке заменить в лирическом стихотворении смысловое разрешение» (Шкловский В. Гамбургский счет. Л., 1928. С. 166). Ср.: «Так у Фета концевая строфа разрешает всю композицию веши, может быть, тем, что в ней в тот же размер вложена иная ритмико-синтаксическая фигура» (С 257).
14
Dibe1ius W. Englische Romankunst. Die Technik des englischen Romans in achtzehnten und zu Anfang des neunzehnten Jahrhunderts. 2. Aufl. Berlin – Leipzig, 1922 (1. Aufl. – 1910); Friedemann K. Die Rolle des Erzählers in der Epik. Leipzig, 1910.
15
См.: Эйхенбаум Б. Поэзия и проза. – Труды по знаковым системам. V. Тарту, 1971. С. 477 (публ. Ю. Лотмана).
16
О соотношении категорий Христиансена и некоторых положений Шкловского см.: Lachmann R. Die Verfremdung und das «neue Sehen» bei Viktor Sklovskij. – Poetica. München, 1970. B.3.H.1 – 2. S. 235 – 237. О вариациях категории доминанты в новейшем литературоведении см.: Чудаков А. П. Проблема целостного анализа художественной системы (О двух моделях мира писателя). – В кн.: Славянские литературы. VII Международный съезд славистов. М., 1973. С. 79; Eimermacher К. Zur Entstehungsgeschichte einer deskriptiven Semiotic in der Sowjetunion. – In: Semiotica Sovetica. 1. Sowjetische Arbeiten der Moskauer und Tartuer Schule zu sekundären modellbildenden den Zeichen-Systemen (1962 – 1973). Aachen, 1986. S. 16.