Но сегодня был очередной день, когда отец молча, полностью игнорируя Ростислава как своего сына, пялился на одну единственную фотографию Ярославы, которую она прислала еще на первом году службы.
Каска больше головы наползала на глаза, вокруг огромные мужики с оружием, на заднем фоне шатры, вертолеты, бронитехника. И она: яркая, веселая. Живая.
Ростислав ненавидел ее всей душой, потому что это не его фото стояло на родительском столе и не его потрет висел над камином в общей зале. Не он любимчик семьи, хотя всегда из кожи вон лез ради этого: отличник с высшим баллом в школе, лучший спортсмен, все грамоты и медали всегда были его. А что сделала она? Залетела, сделала два аборта, прыгала по хуям, как лягушка. И не сделала ровно ничего, чтобы родители ее любили. Совсем ничего.
А он ежедневно рвет жопу, чтобы отец хотя бы просто посмотрел на него, а не пялился в ебаное фото на столе.
Ростислава снедала изнутри желчь из ревности и ненависти. Он всей душой ненавидел сестру и, Господи, как же он был счастлив, когда узнал, что она умерла.
Эта была ужасная гамма чувств: стыд и счастье. Непередаваемое, мать его, счастье. И самый жгучий стыд, ведь она же его сестренка. Маленькая Ярочка, которая всегда била мальчишек, которые его обижали. Его Рыжуля.
Но весь стыд прошел в тот момент, когда на втором этаже завыла мать. Натурально забыла, словно волчица. А она и была волчицей, что потеряла своего любимого детёныша.
Мать горевала настолько, что отцу пришлось даже вызывать врача, чтобы успокоить её, потому что она разнесла половину его кабинета, крича и плача.
И лишь известие о беременности смогло более-менее притупить её горе. Но не полностью стереть его. И даже после известия о её смерти на него смотрели, как на второй сорт.
Совсем никто, почему-то не подумал, что он тоже может горевать. Что его тоже надо жалеть и гладить по головке. Нет, вместо этого отец дал ему очередной контракт на рассмотрение, сказав «А, это ты», когда увидел его. Кайф.
И даже сейчас, спустя столько лет, его тягают из-за него туда-сюда, словно игрушку. Словно он сам, без нее, ничего не значит. В какой-то мере, так и было.
— Доброе утро, отец.
Ростислав улыбается, действительно радуясь отцу, намеренно игнорируя его пустой и печальный взгляд. Мужчина словно смотрит на обречённого.
— Как там… — Он на секунду запинается, но тут же берет себя в руки: Арсений не привык показывать свою слабость. Даже собственному сыну. — Как там Ярослава.
— Уехала. — Холодно, даже сквозь зубы отвечает Ростислав. Его отец видит это, замечает реакцию и лишь неодобрительно качает головой. Глупый мальчишка. — А почему тебя это заинтересовало?
— Она же моя дочь. — Просто пожимает он плечами, подмечая, как это выводит из себя парня. Арсению даже становится смешно на секунду, но он берет себя в руки, не позволяя парню заметить этого.
— Я тоже твой сын. — Зло и отчаянно. Его душа полна ревности. «Именно поэтому он никогда не будет даже вполовину так хорош, как Ярослава.»
— Да. И я горжусь этим. Но, дружище, если ты не заметил, она девочка. Плюс, ты всегда рядом. И я всегда могу помочь тебе. А ей… — Арсений набирает полную грудь воздуха и тяжело его выдыхает. — А ей я абсолютно не знаю, чем помочь. — И снова полный тоски взгляд на фотографию. — Знаешь, я всегда хотел, чтобы вы навсегда остались моими малютками, которых я мог держать на руках и защитить от всего на свете. Но малютки выросли: одна пошла войну и шесть лет на фронте, а второй вот-вот унаследует все, что я имею. — Арсений поднимает взгляд от стола. Его тон печален и тих. А в глазах стоят слезы. Горькие, тяжелые слезы. — Когда же мои малютки успели так вырасти?
Вопрос в воздух, но Ростислава пробирает до самых костей. До самого его нутра пробирает, когда отец смотрит на него.
Взгляд полон печали. Просто невыносимой тоски, от которой Ростиславу самому хочется выть, но он лишь сильнее сжимает папку в руках, чтобы не выдать себя даже малейшим движением. Но Арсения не обманешь. Поэтому он еле заметно улыбается сыну, позволяя себе эту крохотную слабость, и смахивает слезы, включая прежний режим строгого начальника.
Но Ростислав не может пошевелиться, потому что вся его жизнь была только что разрушена.
Разрушена осознанием, что он такой же до глубины души любимый ребенок, а вся его эта ненависть к сестре… Она была абсолютно ненужной.
И вдруг на ум пришли все те пожелания смерти, что он шептал в своей комнате, мечтая проснуться с утра, а его надоедливой сестры просто нет. Нет и никогда не было. Она умерла еще маленькой.
Теперь рыдал уже Ростислав. Рыдал в голос, прикрывая глаза рукой, пытаясь стереть слезы рукавом рубашки, осознавая, что вся его жизнь была бесполезна.
Что он всю свою жизнь провел в ебучем океане ненависти и зависти. Зависти к её свободе.
Ведь у нее всегда был выбор: где учиться, кем быть, куда поехать на выходные. И нее всегда была ебучая свобода, которой никогда не было у него.
И именно это снедало его всю его жизнь.
Зависть к её свободе. И силе быть самой собой.
Теплые руки с родным парфюмом обнимают его, прячут в крепость отцовских объятий и будто говорят: «Все хорошо. Я люблю тебя.»
Рыдает Ростислав еще громче и отчаяннее.
— С этой стрижкой ты похож на уебана.
— А ты с какого-то хуя второй год околачиваешься в квартире моей сестры.
— Ты сам прекрасно знаешь, что если за квартирой не ухаживать, тут потом жить будет невозможно. — Стужев привычно надувает губы, выставляя перед старым другом кружку с холодным пивом, и Ростислав усмехается ему. Харизме Никиты в принципе сложно противостоять, а уж когда совершенно нет никакого желания делать этого… — Че, как дела?
— Как говорила Рыжая «С завидным постоянством.». — Отвечает Ростислав, расслабляя галстук и отпивая хорошего домашнего пива.
— А как же «сказочноебали»? — Смеется Никита, обнажая клыки. — Это была ее любимая фраза.
— О, да.
Они оба смеются. Пьют и радуются. Будто нет совсем ничего между ними. Будто они всегда были друзьями и никогда не расставались. Они научились жить. Без нее. Существовать в квадратах этой квартиры вместе, пользуясь её вещами, дыша ее воздухом. Они научились быть собой, освободились от рамок, наконец-то выросли…
Шебуршание в замке нарушает их идилию, заставляя обоих подавиться пивом, и они на перегонки несутся к двери, толкая друг друга, сшибая другого с ног.
Ярослава заправляет короткую рыжую прядь за ухо и сверкает довольной улыбкой.
— Привет.
Глаза наконец-то живые.
Комментарий к 14. “Девочка, беги”
это просто какой-то ебанныйврот
потому что у меня истерика
и, честно, мне совсем нечего сказать
у меня сейчас сердце остановится потому что
ибо так плохо мне не было никогда.
Сколько я этой работе посвятила? Три? Четыре года?
Меня всю трясет от осознания, что я расстаюсь с ней, С моей Ярочкой.
Мне реально физически больно.
и это реально какой-то ебанныйврот, потому что я лью воду в комментариях, лишь бы не ставить Финиш.
Кто-нибудь, спасите меня уже от этого, потому что, кажется, я умру вместе с ней. работа закончена, а меня нахер собьет машина, стоит мне выйти из дома, потому что мы с ней уже одно, мать его, целое, и я не хочу с ней расставаться.
Спасибо огромное всем, кто прошел со мной этот путь.
С первой главы “Поиграем” до финала “Овера”. Надеюсь, я полностью оправдала ваши ожидания, потому что финала счастливее не придумаешь.
Боже, как же страшно.
Как мне теперь жить?
Потом в вк я залью более нормальный пост о конце работы, а пока все, на что меня хватает - это “божеЕбанныйТывРот!!!”
/Тихий крик истерики/