-Я знаю, - Виктор кивнул, - Твоя вина в том, что ты сказал после этого. Мне теперь придется всю жизнь жить с этими словами. Ты заставил меня жить с чем-то, что ранит меня гораздо сильнее, чем моя болезнь - с осознанием, что моя самая близкая подруга умерла ради человека, который этого даже не оценил.
-Мне жаль. Я не понимал, что делаю.
В любое другое время Виктор обязательно припомнил бы Иерониму то, как редко он говорил об этом раньше, как редко жалел о чем-то, как редко кому-то сочувствовал. Но он не мог. Слишком много удивительного было в этих словах, непривычного и такого, что тронуло и поразило Гадателя.
-Я стараюсь с этим жить. И даже почти не предаюсь унынию, как раньше, - Виктор с трудом заставил себя улыбнуться, понимая, что у него скорее получается жуткая гримаса.
-Да, жажды жить у тебя явно стало больше. Никакого больше "убей меня, Белоснежка" и прочей ерунды.
-Жить стало веселее, что уж там, - Виктор фыркнул.
-И даже от работы стал удовольствие получать. Отказался от мечты стать архитектором?
-Давай смотреть правде в глаза, Белоснежка. Я бы никогда не смог им стать, - Гадатель пожал плечами. - Грейс научила меня тому, что, даже попав в безысходную ситуацию, из нее можно извлечь пользу. К тому же, теперь, когда я не живу с полной уверенностью, что умру в одиночестве, получать удовольствие от навязанной работы как-то проще.
-Я не знал, что ты видел свое будущее именно таким, - Иероним нахмурился. - Думал, что ты просто маешься дурью.
-Я никому не говорил, кроме отца. А отец считал, что если моя судьба должна сложиться так, значит, это для чего-то нужно, - Виктор поежился и посмотрел на Иеронима. - Но два года назад я перестал видеть свое будущее, а то, что было предназначено мне раньше, перестало сбываться. Сейчас мне проще мириться с тем, что мечта детства не сбылась, я и мечтаю-то теперь о другом. В конце концов, моя нынешняя работа хотя бы интересная и действительно приносит пользу обществу. Можно сказать, я все еще эгоист и мне нравится чувствовать себя важным.
-Помогаешь людям, чистишь себе карму? - Иероним фыркнул. - Странно смотреть на тебя и видеть, что ты смирился.
-Странно смотреть на тебя и видеть, что ты смирился, - отозвался Гадатель. - Я не думал, что когда-нибудь ты станешь говорить как обычный человек.
-Многое изменилось, Гадатель, - Иероним поправил нелепую серую шапочку и посмотрел на Виктора, подслеповато щурясь.
-Тебе стоит купить себе солнечные очки, или какие там есть очки для альбиносов специальные, - на автомате пробормотал Виктор и тут же замолк. Они подошли к кладбищу, и только сейчас Виктор увидел, как вереницы людей, целые семьи, группы по десять человек проходят через ворота и идут дальше.
Глава 8. Кладбище.
Иероним подтолкнул его вперед, и вместе они смешались с толпой, миновали ворота и двинулись в потоке людей по тропинкам, мимо присыпанных снегом могил, украшенных замерзшими и завядшими цветами и потрескавшимися надгробиями.
Виктор смотрел только себе под ноги, почему-то боясь оглядываться и смотреть в глаза окружающим его людям. Он и так отлично знал, что увидит там - он чувствовал это каждой клеточкой своего тела и частицей своей души.
Боль, отчаяние и пустота - все это плотно переплеталось с апатией и надрывной истерикой. Виктор практически захлебывался чужими эмоциями, тонул в них, потому что их было слишком много. Гадатель пошатнулся и едва не упал - Иероним успел подхватить его за локоть и удержать. Он оттащил Виктора в сторону, и они замерли у одного из склепов.
-Может, тебе не стоит здесь находиться? - протянул Иероним. Виктор сделал несколько глубоких вдохов и покачал головой. Альбинос разочарованно вздохнул. - Ты ведь чувствуешь всё то же, что и они?
-После маяка у меня эмпатия сначала почти совсем исчезла, а потом наоборот стала только сильнее. Вот и результат, - Виктор потер лоб. Он знал, как с этим бороться. Стараясь сосредоточиться на своих мыслях, он думал о том, что вызывало бы яркие эмоции у него самого: о Грейс, о Пенелопе и Иерониме, и это постепенно помогало ему оградиться от чужих чувств. Гадатель сделал несколько шагов в сторону идущих людей, но Иероним остановил его и покачал головой:
-Лучше останься здесь и посмотри со стороны.
Больше они не произносили ни слова, только смотрели. Люди все шли и шли, казалось, их было бесконечно много. Виктор только сейчас стал не просто чувствовать их, но и слышать: женский плач, крики отчаяния, или, наоборот, тихие стоны. Кто-то причитал, кто-то плакал, молча, кто-то искал поддержки у близких, а кто-то наоборот, замыкался и отстраненно стоял в стороне.
Люди выстроились, создавая некое подобие дороги, с двух сторон огороженной скорбящими, по которой должны были нести гробы. Целые толпы людей, словно темные, черные тучи, клубы темноты скапливались вдоль нее, а потом постепенно расходились, создавая отдельные тропинки, как на развилке. Всех умерших собирались похоронить рядом, на одном отдельно взятом участке, чтобы огородить его потом и, когда-нибудь, когда все это закончится, поставить там общий памятник, как напоминание о трагедиях и символ скорби.
Когда стали нести гробы, сначала воцарилась звенящая тишина, но буквально через пару мгновений вновь возобновился плач. Люди касались гробов руками и провожали взглядами, одного за другим, нарядных юношей и девушек, заснувших вечным сном. Женские вскрики становились все надрывнее, все больше сдавалось отцов и вот уже и мужские плечи начинали трястись. Люди звали своих детей по имени, задавали вопросы то ли им, то ли небесам, и это были вопросы, на которые никогда не прозвучат ответы.
Виктор задохнулся от боли, но от чужой или своей собственной он точно не знал. Сбившись со счета, он, молча, смотрел на то, как гробы несут через всю эту толпу - еще один, и еще, и еще... Прежде, чем процессия вновь остановилась, прошла, казалось бы, целая вечность. Местный пастор, высокая худосочная женщина со строгим взглядом и белым воротничком-стоечкой, стала читать молитву. Иероним рядом с Виктором прикрыл глаза и стал перебирать четки, достав их из кармана. Гадатель же до крови закусил губу и уперся спиной в холодную стену склепа, закрыв глаза и запрокинув голову, прислушиваясь к тихому, почти звериному вою матерей и отцов, и читаемой молитве.
Она зачитывала имена, и Виктору становилось страшно. Ни один чистильщик, ни один серийный убийца не убивал столько, сколько убил Джек. Крысолов пронесся по городу как террор, война, стихийное бедствие, или эпидемия.
Он увел столь много молодых жизней, уничтожил столько надежд, всего лишь сыграв на дудочке, и все это только для того, чтобы Виктор его нашел. Он даже не задумался о том, что делает. Словно играя. Словно обиженный Гамельнский крысолов, он наказал целый город за один единственный проступок.
Все сложнее было Виктору оправдывать Джека - не только перед миром, но и перед самим собой. Виктор даже не мог понять, почему кара настигла именно этот город. Что в нем особенного? Быть может, таким образом, Джек пытался показать хрупкость человеческой жизни, уничтожая день за днем все больше и больше людей? С каждым именем, произнесенным в тот день, на кладбище, Крысолов все больше отдалялся от Гадателя, и становился ему все более чужим.
В тот момент, когда пастырь закончила молитву, Виктор больше не думал о Джеке, как о ком-то, у кого еще есть надежда.
Теперь он думал только о том, что он должен его остановить. Он должен найти Крысолова, во что бы то ни стало.
Виктор почти не шевелился, пока играла музыка - он не двинулся с места и когда люди, наконец, стали расходиться. Он долго просто стоял, собираясь с силами, мучаясь от ощущения, что на его плечи обрушился целый мир и, чувствуя, что Иероним не отводит взгляд. А потом резко открыл глаза, глубоко вздохнул и выпрямился.
-Не знаю, чего хотел добиться этим Густавссон, но мне теперь не хочется останавливаться. Я хочу остановить его, - Виктор посмотрел на Иеронима. Альбинос мог ему помочь, не только как телохранитель, но и как Каратель, и человек со свежим взглядом. - Ты поможешь мне? Ты... можешь отказаться, если захочешь.