Виктору становилось лучше. Постепенно ему даже перестало казаться, что этот город давит на него, а небо хочет упасть на него и раздавить, и он стоит на границе между жизнью и смертью.
В их молчании тоже было что-то правильное. Иероним, должно быть, видел или догадывался, что сейчас Виктору хочется просто помолчать, послушать чужие голоса и почувствовать чужие жизни. Гадатель настолько потерялся в своей болезни, что совсем забыл о том, что может наслаждаться жизнью, а ведь с его прибытия в этот город прошло чуть больше двух недель. Виктор чувствовал себя лучше, отрываясь от мыслей о Джеке, отце и от странной опеки Анны.
-Мне снится Пенелопа, - вдруг заговорил Иероним. Его голос звучал так глухо, будто между ними была перегородка, - Каждый день с тех пор, как я приехал в город. Я подумал, что ты должен знать об этом.
-Она оберегает тебя. Даже от дудочки Джека спасла, так что... ничего удивительного, - Виктору с трудом удалось улыбнуться. Осознавать, что Пенелопа приходит из Безмирья не к нему, а к Иерониму, было обидно и страшно. - Что гораздо важнее... она говорила что-нибудь?
-Она сказала: "Слушай его сердце, Иероним. Однажды это спасет тебе жизнь". Ты знаешь, что это может значить? - Иероним посмотрел на Виктора исподлобья. Гадатель вздохнул.
-Скорее всего, она просила тебя внимательнее отнестись к моим просьбам не убивать направо и налево, - он пожал плечам. - Но она опоздала на два года, - Гадатель сделал паузу. - А может быть, и нет.
-Мы узнаем это когда-нибудь? - Иероним сделал несколько больших глотков из кружки и отвернулся от Гадателя. Виктор понимал, что и альбиносу тяжело говорить с ним о Пенелопе.
-Может, и узнаем, - Виктор устало потер переносицу и, неожиданно для самого себя, тихо спросил, - Ты любил ее? Хотя бы одну минуту, или... хотя бы пару мгновений?
Он с трудом заставил себя посмотреть Иерониму в глаза. Как будто ответ Иеронима мог что-то изменить или повернуть время вспять. Ведь Пенелопа погибла, потому что увидела в Иерониме что-то хорошее и хотела, чтобы он развивал это.
Иероним долго не отвечал. Он не смотрел на Виктора, задумавшись или заблудившись в собственных воспоминаниях, и когда он заговорил, каждое слово ему давалось с трудом.
-Если это называется любовью, то да. Я любил ее.
Виктор запустил руку себе в волосы и вздохнул.
-Нас учили, что ведьмы жестоки, а она... - Иероним пожал плечами, - Она была первым человеком, кроме моего наставника, кто отнесся ко мне с пониманием. Она раньше тебя и меня поняла, что я такая же жертва воспитания, как и вы.
-Пенелопа была сообразительнее многих. И особенно сообразительнее меня, - Виктор ухмыльнулся, - Ты поэтому полюбил ее? Потому что она проявила участие?
Иероним покачал головой и улыбнулся.
-Когда ты лежал в отключке, она как-то раз постучалась ко мне в номер. Я открыл дверь, и она тихо сказала: "Виктор не может этого сделать, а мне так нужно именно это..." - и обняла меня. Я понимал, что должен оттолкнуть ее, что она ведьма и еретичка, но не мог. Я сообразил, что делаю, только когда обнял ее в ответ, - он пожал плечами, - Она была беззащитной и сильной одновременной, и это... просто потрясающе. Так что на следующее утро я проснулся с навязчивой мыслью, что мне хочется просто быть с ней рядом и... просто быть.
-Да. Такое тоже бывает, Белоснежка, - Виктор замолк на время, обдумывая услышанное. Тогда, два года назад, Иероним сохранял хладнокровие практически постоянно. Порой он нервничал и хватался за четки, но в основном он казался непробиваемым и безэмоциональным. И все это время Гадатель ошибался.
Похоже, что в решении альбиноса сделать переворот у Чистильщиков сыграла роль и Пенелопа. Даже превращаясь в сварливую старуху в теле девчонки, Медиум казалась Иерониму слишком добродетельной, чтобы представлять собой посланца тьмы.
Виктор припомнил, что кодекс Чистильщиков гласил: внешность обманчива, и даже Дьявол может принять обличье монахини, - так что Гадатель не совсем понимал, почему Иероним отверг мысль, что Пенелопа - демон.
Наверное, Каратель настолько не привык к тому, что кто-то может быть снисходителен, добр к нему, что влюбился сразу же, стоило кому-то проявить заботу.
"С другой стороны, - тут же подумал Виктор, - любовь затмевает разум. Уж мне ли этого не знать..."
Он посмотрел на Иеронима, пытаясь услышать его чувства, почувствовать его горечь, его опустошение от того, что произошло. Раны и Иеронима, и Виктора уже зажили за два года, и все же каждый раз, когда упоминалось имя Пенелопы, им обоим было больно. Но не так невыносимо больно. Это была полузабытая фантомная боль конечности, давным-давно ампутированной.
Виктор знал, как избавить от нее других, и заодно себя. Он знал, что должен уметь прощать чужие ошибки, иначе его собственные будут преследовать его всю жизнь, отравляя его жизнь и мешая двигаться дальше.
Как Джек.
-Я прощаю тебя, - тихо сказал он. Иероним несколько раз моргнул, не веря своим ушам. Виктор понимал его замешательство и надеялся, что альбинос не станет искать подвох.
-Ты издеваешься?
-Нет. Я делаю то, чего хотела бы Пенелопа. Жаль, что я не сообразил раньше, и того, что я сделал уже не вернуть, - Виктор пожал плечами, - Ты мне доверяешь? - по взгляду Иеронима он понял, что альбинос запомнил те слова, что Гадатель сказал в Ботаническом саду, обдумал их и согласился.
-Все в порядке, - Иероним кивнул, - Спасибо.
-Всегда пожалуйста, - Виктор улыбнулся и спрыгнул со стула. - Я не знаю, как ты, а я хочу еще ирландского кофе...
Сложно было делать вид, что все в порядке. Еще сложнее было отпустить и забыть сказанную на эмоциях фразу.
Но Виктор пообещал себе попытаться справиться с этим. И буквально через пару секунд ему стало легче дышать, комок стекла, пусть и ненадолго, стал меньше, и Виктор впервые за несколько дней почувствовал себя здоровым.
Они просидели в баре почти до утра, и, вернувшись, Виктор поднялся к себе и уснул, не раздеваясь. Усталость ушла, уступив место опьянению и туманному забытью.
Глава 20. Комната в планетарии.
Виктор, конечно, закутался в шарф посильнее, но даже так боялся вздохнуть глубже. Каждый его шаг, как и шаг Иеронима, поднимал облако пыли, и каждый раз Гадатель нервно задерживал дыхание, пока пыль не осядет.
Сейчас планетарий казался ему будто бы больше. Сощурившись, Виктор стал всматриваться в обстановку, теперь уже не обращая внимания на стулья и забытые мелочи. Он не пошёл и к ослепшему проектору, постаменту, окруженному разбитыми лампочками и раскиданным по полу вещам Учителя, только проводил взглядом Иеронима, направившегося именно туда.
Прижимая шарф к лицу, и боясь глубоко дышать, Виктор шел вдоль стены, то ощупывая ее рукой, то, наоборот, начиная оглядываться по сторонам. Может, он упустил что-то, когда был здесь в первый раз? В конце концов, тогда он не стал осматривать здесь каждый уголок, а сейчас, как ему казалось, самое время было это сделать.
Одиссей, влетев в приоткрытую дверь, пересек помещение планетария, поднимая клубы пыли, подлетел к одной из стен и, постучав по ней клювом, пронзительно каркнул. Виктор закашлялся и лишь крепче прижал к лицу шарф.
Он поспешил к тому месту, где все еще парил Одиссей и, проведя рукой по стене, нащупал дверную ручку. Гадатель окликнул Иеронима, и альбинос, неожиданно быстро, оказался рядом, отвлекшись от рассматривания проектора.
Они замерли, плечом к плечу, напряженные, всматриваясь в полумрак. Виктор почувствовал, как у него нервно дергается уголок губ, и потер глаза, не до конца веря в то, что видит.
То, на что наткнулся Виктор, оказалось самой обыкновенной железной ручкой, круглой, без какой-либо резьбы, но в облетевшей краске. И, конечно же, она была частью двери, когда-то старательно выкрашенной под цвет стен.