- Ты не один из нас, - враждебным голосом произнес Ричард.
- Нам нужно быть вместе, Ричард, иначе нам сегодня не победить, - сказал Жан-Клод.
- Он тебе ни слуга, ни зверь призыва. Я не обязан с ним церемониться.
Ашер сделал было движение, чтобы отойти, но Натаниэль удержал его, покрепче сжав руку.
- Не уходи.
- Отпусти меня, мальчик. Волк прав, я здесь никому не дорог. - В его голосе прозвучала печаль, похожая на вкус дождя на языке - целое море печали в одной лишь интонации.
- Наша уверенность не выходит за пределы триумвирата, - сказал Жан-Клод. - Даже наш волк подвержен воздействию. А как мы можем спасти других, если даже себя спасти не можем?
Его голос звучал похоже на голос Ашера, он был исполнен сожаления настолько, что мое горло сжалось, и я едва не задохнулась от некстати подступивших слез.
- Сражайтесь, черт бы вас побрал! - подошла к краю сцены Клодия. - Сражайтесь за нас! Не поднимайте кверху лапки, не позволяйте этой сучке вцепиться в ваши глотки!
Подошел Малькольм и встал рядом с Ричардом.
- Сражайтесь за нас, Жан-Клод. Сражайтесь за нас, Анита. - Тут он прямо посмотрел на Ричарда. Тот внезапно показался неуместным в своей кожаной маске. Он выглядел вовсе не круто в кожаном прикиде, он выглядел так, словно прятался, как оно на самом деле и было. Все остальные не прятали лиц. Только плохие ребята, да Ричард, прятали свои лица от мира. Малькольм ухватил его за плечо.
- Сражайся за нас, Ульфрик. Не позволяй своим страхам и сомнениям уничтожить нас всех.
- Я думал что уж ты-то сможешь понять, почему я не хочу прикасаться к ним в то время, как они призовут ту единственную силу, которую мы можем противопоставить нашим противникам.
- Я почувствовал то, что Анита и ее триумвират призвали чуть раньше. Там была дружба и любовь, самая чистая из всех, что я знал. Я начинаю верить, что ardeur - это алмаз со многими гранями, но для того, чтобы засиять, ему нужен свет, Ульфрик.
- И что бы это могло значить, черт подери? - спросил Ричард со злостью и растерянностью в голосе. Он отбросил руку Малькольма и взглянул на Дамиана.
- Ты же останешься в стороне, когда начнется худшее?
Дамиан только молча посмотрел на него.
- Чтобы принести пользу, мне пришлось бы принять как хорошее, так и плохое. А я не могу сделать этого. Не могу. - Он взглянул на меня. - Извини, но я не могу участвовать в том, к чему все идет.
- А к чему ты думаешь, идет, Ричард? - спросила я.
- К тому, что ты обычно делаешь - трахаешь все вокруг.
- Она не секс предлагала моей пастве, а только дружбу.
- Но на этом дело не закончится, никогда не заканчивалось, - ответил Ричард. Он покосился на Малькольма. - Ты просишь меня сделать что-то, на что сам никогда бы не пошел.
Малькольм кивнул.
- Ты прав. - Он снова кивнул. - Ты совершенно прав. Я всегда твердо стоял на своих убеждениях, придерживался моральных высот и был уверен в себе. Так уверен в своей правоте, что считал Жан-Клода не только заблуждающимся, но и просто злом. Я говорил Аните ужасные вещи, называл ее шлюхой и ведьмой. Я всех людей Жан-Клода так называл перед своей паствой… но все мое благочестие не смогло защитить их.
- Знаю, - кивнул Ричард. - Анита спасла моих маму и брата, спасла их жизни, но для того, чтобы оказаться на месте вовремя, совершила ужасные вещи. Я до сих пор считаю их неправильными и аморальными, и каждый день вынужден жить с осознанием того, что, будь я рядом, то смог бы не позволить Аните пытать того человека. Я не позволил бы ей лишить его человеческого облика или лишиться его самой. Я бы отстаивал свои высокоморальные убеждения, и моя мама с братом, Дэниэлем, погибли бы. - На черной коже заблестели блестящие слезинки. - Я всегда был тверд в своих убеждениях. Даже Райна не пошатнула моей веры. Она только укрепила ее. И только Жан-Клод и Анита, только они двое заставили меня сомневаться во всем подряд.
Я отошла на шаг от Жан-Клода, но руки не отняла, поскольку все еще боялась того, к чему это могло привести. Если даже при прикосновении сомнения были настолько тяжелыми, то сложно представить, какими они станут без него. Мы же просто помрем.
- Ричард, мой крест все еще работает для меня. Он все еще горит священным светом. Бог не оставил меня.
- Но должен был, - упрямо возразил он. - Должен был, разве ты не понимаешь? Если верно то, во что я верю, если верно то, во что веришь, по твоим словам, ты, тогда крест в твоих руках гореть не должен. Ты преступила столько заповедей. Ты убивала, пытала, трахалась… а крест все еще работает. Этого я понять не могу.
- Так ты считаешь меня злом, раз господь, по-твоему, должен был от меня отвернуться?
Даже несмотря на закрывавшую его лицо маску, я заметила всплеск эмоций на нем, и скатившиеся из глаз слезы. Он кивнул.
- Да, так я считаю.
Я просто таращилась на него, и знала, что частично в нем говорят воздействовавшие на сознание вампирские силы. Но ведь силы Коломбины только поднимают на поверхность то, что уже есть внутри тебя. Какая-то часть Ричарда действительно верила в то, что он сказал.
- Мa petite…
- Нет, - оборвала его я. - Нет, все в порядке. - Моя грудь болела так, словно из нее вырезали целый кусок, но не теплый и кровавый, а холодный, изо льда. Словно этот кусок отсутствовал там уже давно, но я просто не хотела этого видеть, чувствовать, знать. - Наверное, бог не служит в полиции нравов, Ричард. Иногда мне кажется, что христиане так озабочены проблемами целомудрия потому, что легче беспокоиться о нравственности, чем задаваться вопросом «Действительно ли я хороший человек?». То есть, если ты не занимаешься сексом с кучей народу, то ты - хороший человек. Как просто, да? Очень просто избегать этого вопроса. Проще простого думать - «Я кого попало не трахаю, значит, я хороший». Тогда даже быть жестоким становиться проще, ведь раз ты не трахаешь кого попало, значит твои поступки не так уж плохи. Ты действительно так воспринимаешь бога? Он для вас с Малькольмом что, нечто вроде полиции нравов? Или вам просто удобнее зацикливаться на распутстве, и намного труднее воплощать в жизнь заповедь «люби ближнего своего, как самого себя»? Иногда это действительно трудно, и мне временами кажется, что моя забота обо всех, кто есть в моей жизни, разорвет меня на части. Но я стараюсь. Я стараюсь ради всех них, каждый божий день. А ты можешь сказать это о себе, Ричард? Стараешься ли ты ради своих близких каждый чертов день своей жизни?
- Себя и Жан-Клода ты в список близких включаешь? - тихо уточнил он голосом, в котором не было никаких эмоций, до странности пустым голосом.
- А ты нас в него не включаешь? - спросила я. Я чувствовала, как слезы подступают к горлу, а глаза начинают жечь. Но нет, я не заплачу из-за него.
Его карие глаза уставились на меня. Я видела в них боль, но он, наконец, произнес:
- Нет, не включаю.
Я поспешно кивнула, пожалуй, чересчур поспешно, и постаралась сглотнуть подступавшие слезы. Хотелось возразить ему, сказать: «Тогда что ты сегодня делал в моей постели? Зачем ты спал со мной, Микой и Натаниэлем? Зачем занимался со мной сегодня сексом? Если я ничего не значу в твоей жизни…» Я проглотила обвиняющие слова, поскольку они не имели значения. У него были ответы на заданные мной вопросы, иначе его бы шокировали эти слова. В любом случае, мне не хотелось ничего слышать или знать. Мне больше не нужны его объяснения. Я не хочу видеть, как он корчится под гнетом своих моральных затруднений. С меня хватит.
- Я не сержусь, Ричард. И не ненавижу тебя. Я просто не собираюсь этого больше терпеть. Ты считаешь меня злом. Ты считаешь злом Жан-Клода. Ты думаешь, что наш способ спасти всех - зло. Ладно, хорошо.
- Я не имел в виду…
Я подняла руку, останавливая его.
- Хватит, не нужно. Рука, которая предохраняет тебя от сомнений, способных сожрать тебя заживо, выкована в горниле секса, Ричард. Это спокойствие было выработано Дамианом за годы боли, секса и подчинения. Жан-Клод, этот злобный ублюдок, спас Дамиана, вытащил его из ада. Они даже не испытывали друг к другу положительных чувств, но Жан-Клод не хотел оставлять кого-то в ее руках, если мог помочь. Вот такой странный злобный ублюдок.