– Думаю, едва ли это потянет на детектив, – ответил Готт.
Он подумал, что лорд Олдирн был далек от того, чтобы вести себя дерзко. Он просто столкнулся с любопытством, свойственным всем старикам. Однако Готт не любил разговоров о своем хобби. Возможно, стараясь переменить тему, он наклонился и протянул руку к закатившемуся в угол бумажному шарику.
– Что это? – спросил лорд Олдирн.
Готт развернул бумагу и недоуменно уставился на три машинописных строки, красовавшихся на четвертушке листа.
– Опять Шекспир, – ответил он, – вроде наших приветствий пару минут назад. Только это не «Ричард Второй», а «Макбет».
В лорде Олдирне снова проснулось любопытство.
– Читайте, – сказал он.
Готт прочел:
«Роллс-Ройс» остановился у нависавшей над ним громады Скамнума.
– Любопытно, – произнес лорд Олдирн.
Половина восьмого вечера. Ноэль Гилби сидел на восточной террасе, поочередно глядя на коктейль, роман «Хендли Кросс» и на своего прежнего наставника, присевшего рядом с кратким «Привет, Ноэль» и с несколько неодобрительной рассеянностью воззрившегося на занимавшийся закат.
– Двенадцатого августа к открытию охотничьего сезона в Кинкрее устраивают небольшое торжество, – нарушил молчание мистер Гилби. – В прошлом году тетя Анна закусила удила, и вересковые пустоши заполнились охотниками, словно туда выехал весь Корпус военной подготовки. Но нынче дядя Тедди настоял на своем.
– Даже так, – отозвался Готт.
– Он вас приглашает, – продолжил Ноэль, повернув книгу, чтобы рассмотреть иллюстрацию. – Поедете?
Готт покачал головой.
– Полагаю, что я буду в Гейдельберге, – мрачно ответил он.
– Хм! – Ноэль явно перенимал манеры лорд-канцлера, подсмотренные за чаем. После паузы он добавил: – Мне подарят новое ружье двенадцатого калибра.
Среди сверстников-технократов Ноэль выделялся своим «эстетизмом». Обычно он только и говорил что о молодых поэтах. Он издавал для них журнал и писал передовицы с обсуждением Андре Бретона и Марианны Мур. Ходили слухи, что он был на чаепитии с мистером Эзрой Паундом. Однако атмосфера Скамнума, казалось, вернула его к «истокам». Он проникся местным колоритом – или тем, что представлялось колоритом его резвому воображению. Он читал Сёртиса и Бекфорда, писал заметки о винтовке Фергюсона. Он говорил со старшим конюхом об уходе за лошадьми. Он часами пропадал в арсенальной, беседуя с ее одноглазым куратором.
– Наверное, какая-нибудь игрушка, – сказал Ноэль и, видя, что эта тема не вызвала интереса, добавил: – Почему вы не взяли коктейль?
– Привычка, – ответил Готт. – Старики в колледже Святого Антония не пьют коктейли перед ужином, и это вошло у меня в привычку. – Он снисходительно улыбнулся своему бывшему студенту. – Я уже в том возрасте, Ноэль, когда привычки берут свое.
Ноэль посмотрел на него с серьезным видом.
– Полагаю, что вы стареете, – сказал он. – Сколько вам лет?
– Тридцать четыре.
– Слушайте! – воскликнул Ноэль. – Вам же скоро сорок.
– Совсем скоро, – холодно ответил Готт.
– Знаете, – начал Ноэль, – по-моему, вам надо…
Он осекся, заметив в дальнем углу террасы фигуру в смокинге.
– Вот идет ваш приятель Банни. Оставляю ученых мужей наедине. Разговор о пунктуации Шекспира пойдет вам на пользу.
– Мой приятель кто?
– Банни. Доктор Банни из Освего, США. Ему не терпится познакомиться с настоящим членом Британской академии. Полагаю, – невинным тоном добавил Ноэль, – что для тридцати четырех лет это неплохо, а? Ну, пока-пока, папуля Готт.
С этими словами мистер Гилби удалился.
Готт подозрительно смотрел на приближавшегося доктора Банни. Тот нес в руках довольно большой черный ящичек, который он поставил на стол перед тем, как обменяться рукопожатием с Готтом.
– Доктор Готт? Рад познакомиться. Меня зовут Банни, Банни из Освего. Мы с вами коллеги в одной большой области. Пусть процветает знание.
– Здравствуйте. Именно так, – ответил Готт, и его лицо приняло улыбчивое, заинтересованное и настороженно-понимающее выражение, являющееся защитой, к которой англичане прибегают в подобных случаях. – Вы приехали из-за пьесы?
– Из-за фонологии пьесы, – поправил доктор Банни. Он повернулся и щелкнул выключателем на черном ящичке. – Скажите «на дворе трава», – тихо произнес он.
– Что-что?
– Ничего. На дворе трава.
– О! На дворе трава.
– А теперь «бежит безвозвратное время».
– Бежит безвозвратное время, – произнес Готт со скрытым негодованием доброго пуританина, принужденного к богохульству.