Сигрид Стрей не могла скрыть торжествующих ноток в письме, которое она написала Харальду Григу после того, как прочитала рецензии в день выхода книги: «Вы должны склониться перед его гением. Никто не выразил неудовольствия в связи с выходом книги, напротив»[531].
Григ мог с удовлетворением отметить, что объем продаж превзошел все ожидания. Первая партия тиража — 5000 экземпляров была распродана в течение нескольких дней.
Молодой, радикально настроенный культурный обозреватель газеты «Дагбладет» выступил со статьей, в которой утверждал: Гамсун так же не способен был признать в 30-е годы чудовищность нацизма, как теперь, после войны, идеализирующие Москву не способны признать дьявольскую сущность коммунизма. При этом он рассматривал Гамсуна как особый случай в ряду художников и интеллектуалов, поддерживавших деспотические режимы, аналогичный которому вряд ли найдется в мировой истории[532].
При этом обозреватель «Дагбладет» не стал в своих рассуждениях вторгаться в опасные сферы, связанные с двумя как бы неразорвавшимися бомбами: постановлением генерального прокурора и диагнозом профессора Лангфельда. А вот автор рецензии в «Афтенпостен» пошел дальше: «Вполне возможно, что дело Гамсуна было рассмотрено неправильно. Снисходительность и мягкость по отношению к одним могут обернуться жестокостью по отношению к другим, как раз как в случае с Гамсуном»[533]. Автор считал, что, «конечно, Гамсуну нельзя простить материальный ущерб, нанесенный стране. Нет ему и морального прощения. Он предал не только свою страну <…>. Его поведение, поступки во время немецкой оккупации — это предательство человека, того простого человека, который тоже хотел жить».
Самые значительные газеты, за исключением «Афтенпостен», поместили положительные рецензии на книгу, в них главный упор делался на Гамсуна-писателя. Сущность отрицательных рецензий в некоторых газетах сводилась к тому, что книга «На заросших тропинках» это первая попытка одного из коллаборационистов оправдать себя, и ничего хорошего в этой тенденции нет. Среди многочисленных откликов лишь в двух-трех говорилось, что написанное Гамсуном подтверждает тот диагноз, который ему поставил Лангфельд.
Большинство рецензентов призывало проявить милосердие к Гамсуну-писателю. Из тридцати газет, в которых появились рецензии, лишь в четырех случаях содержались проклятия писателю и политику Гамсуну. Именно тогда громко прозвучала идея, что в случае с Гамсуном необходимо четко разделять великого писателя и политика. При этом никто не заявил, что помещение Гамсуна в психиатрическую клинику, по существу, противозаконно. В основном все ограничились мягкой иронией по поводу диагноза, поставленного Гамсуну доктором Лангфельдом.
Вскоре и сам доктор выступил в прессе с истолкованием термина «стойкое ослабление умственных способностей». Он разъяснил, что «стойкое» не означает «устойчивое», «стабильное» или «необратимое». И что этот диагноз затрагивает пациента лишь на какой-то период, не более года. Лангфельд заявил, что, в частности, инсульт, перенесенный Гамсуном, затрагивает только определенные области мозга и «меня не удивляет, что по прошествии лет его состоянии улучшилось и он снова взял в руки перо»[534].
Однако дело в том, что все рассуждения Лангфельда основываются на одной принципиальной ошибке: Гамсун начал писать свою книгу отнюдь не через несколько лет после выхода из психиатрической клиники, то есть когда якобы, по мнению Лангфельда, оправился после болезни. Свои первые заметки для книги «На заросших тропинках» он стал делать сразу же после окончания войны, в конце июня 1945 года, когда его поместили в гримстадскую больницу. Большая часть книги была написана в 1946 и в первой половине 1947 года.
Удивительно, но никто не поинтересовался у профессора Лангфельда, какой принцип был положен в оценку психического здоровья Гамсуна? Сравнивал ли профессор 86-летнего Гамсуна с его ровесниками? Или же доктор сопоставлял тогдашнее состояние здоровья Гамсуна с его прежним состоянием, а в таком случае какими именно сведениями располагал доктор, чтобы судить об этом состоянии?
Впоследствии Лангфельд утверждал, что сравнивал «ego» тогдашнего Гамсуна с тем, каким оно было в прежние годы[535]. Но тогда возникает вопрос, корректно ли было навешивать на Гамсуна этот ярлык недееспособности, когда он продолжал по всем статьям соответствовать характеристикам вполне здорового человека своего возраста?
Хотя в обществе не было никаких дискуссий по поводу действий генерального прокурора и доктора Лангфельда, Гамсун в своей книге «На заросших тропинках» сумел пролить на них свет. Но в то же время память о годах оккупации еще была слишком жива, чтобы кто-то осмелился защищать в суде предателя Кнута Гамсуна.