Однажды во время веселой вечеринки он буквально навязал свои золотые часы в подарок жене своего любимого датского поэта Хольгера Драхмана. Через день он пожалел об этом, и ему пришлось через одну свою знакомую просить эти часы обратно, пообещав, что одна из дочерей норвежского государственного прокурора, получит взамен другие, вместе с брошкой.
Как-то поздним вечером в кафе «Бернина» он заливал свою горечь по поводу порочности своего времени, а потом вдруг замолчал, пристально наблюдая за немолодой изможденной женщиной, работающей за буфетной стойкой. Когда он заговорил вновь, тон его стал совсем иным. Вот они сидят здесь и беззаботно поглощают еду и напитки, и наверное, уже просадили, по крайней мере, в десять раз больше, чем зарабатывает эта буфетчица, и разве не удивительно, что она выглядит такой унылой и подавленной? Она заслужила цветы! Надо засыпать ее буфетную стойку розами[163].
Собутыльники Гамсуна возразили, что все равно все цветочные магазины закрыты. Хотя кто-то напомнил, что в «Тиволи» цветы продают и теперь. Гамсун вышел, позвал извозчика и дал ему денег на цветы. Не прошло и четверти часа, как извозчик постучал в окно, Гамсун выглянул, и в его руках оказалась огромная охапка роз. Гамсун подошел к буфетной стойке, протянул женщине цветы и сказал, что это ей. После этого, отвесив глубокий поклон, удалился.
А однажды вечером Гамсуну вдруг захотелось нанести визит Йоханнесу Йенсену{40}. Как известно, этот датчанин на редкость молчалив, пугающе немногословен, никогда не смеется. И тем не менее они с Гамсуном испытывают друг к другу удивительную симпатию. И вот Гамсун появляется в квартирке Йенсена и начинает произносить монолог в честь своего уважаемого коллеги[164]. Через некоторое время он замолкает и начинает оглядываться по сторонам. Его взгляд останавливается на изразцовой печке. Он бросается к ней. Оценив ее прочность, Гамсун замахивается правой рукой и наносит сильный прицельный удар, печка с грохотом раскалывается надвое, и из нее с шумом высыпаются угли и зола. Гамсун начинает смущенно собирать все это совком. Тут наконец Йенсен перехватывает его взгляд и говорит, что с пожаром или без пожара он всегда рад Гамсуну.
У Йенсена было много возможностей наблюдать поведение своего непредсказуемого собрата по перу. Вскоре его впечатления превращаются в стихи, где он описывает фантастическую причудливость характера кутилы Гамсуна, его безудержность, искренность, жажду жизни, юмор и теплоту и глубокую неприкаянность[165].
Нечто подобное отметил и Хольгер Драхман в стихотворении, посвященном Кнуту Гамсуну: «В лесной чащобе рыдало дитя».
В то время как Гамсун и другие норвежцы бражничали в Копенгагене, в Кристиании произошло землетрясение. В воскресенье 1904 года был толчок, который по шкале Рихтера оценивался в 5,5 балла. Некоторые сочли это предзнаменованием тех потрясений, которые ожидают норвежско-шведскую унию. Весной норвежское правительство представило подробно разработанное предложение, касающееся учреждения собственного независимого консульства. С начала лета и до осени политики и рядовые норвежцы находились в состоянии напряженного ожидания шведской реакции. Доходили слухи, что правящие круги Швеции не могут прийти к единому мнению, не было согласия ни в правительстве, ни в рикстаге. Сообщалось, что шведский кронпринц Густав заставил больного Оскара II проявить большую твердость в отношении норвежцев.
Зимой, незадолго до Рождества, Гамсун выступил с резкими нападками в адрес самого известного ярого сторонника союза со Швецией — Бьёрнсона: «Вы состарились, мастер, вот в чем все дело. Но Вы не признаетесь себе в этом! <…> Когда-то Вы зажгли свет, а теперь гасите его. Вы совершили великие деяния, но теперь Вы разрушаете их. В течение 70 лет Вы были на одной стороне, а теперь, на семьдесят первом году, вдруг обнаружили, что должны быть на другой. Старикам всегда кажется, что с возрастом они становятся все мудрее, на самом же деле они становятся все глупее. Старость — это глупость, воображающая себя мудростью». Так глумился он над Бьёрнсоном в газетной статье[166].
Эти слова цитировались целым рядом газет, большинство было на стороне Гамсуна, в том числе его поддержал известный норвежский композитор Эдвард Григ.
При этом сам Гамсун продолжал пьянствовать, едва ли не каждый день намереваясь взять себя в руки. В одну из таких минут он написал письмо товарищу, в котором признался, что кутил в течение семи недель, мотаясь как маятник между Хорнбеком и столицей. Но теперь пора с этим покончить! Он залез в долги, ощущает внутреннюю фальшь, натворил много безрассудств. «Все это просто-таки свинство», — заключает он[167].
165
Йоханнес Йенсен в стихотворении «Helled Haagen» в сборниках «Леса» (1904) и «Стихи» (1906). Хольгер Драхман «Скиталец» (1910).