Позже Гамсун категорически заявлял, что сам придумал «сменить» себе фамилию. Он говорил, что подписывался в письмах к Цалю «Гамсунном, Гамсундом и Гамсуном».
Как бы то ни было, но именно после встречи с Андерсоном Кнут стал только Гамсундом – и только им.
* * *
Оскорбленный и униженный, Кнут уезжает от профессора и отправляется к старшему брату в Элрой.
Петер Педерсон жил в Америке с 1868 года. Он уехал туда, когда ему было всего шестнадцать лет, а в двадцать он уже обзавелся семьей. На жизнь Петер зарабатывал портняжным искусством. Но его пальцы умели хорошо обращаться не только с иголкой и ниткой, но и со скрипкой и смычком. Среди друзей его даже звали Пер Музыкант. Вскоре выяснилось, что старший брат Гамсуна очень похож на их дядю – Уле Велтрейна, так что помощи от него ждать не приходилось. И Кнут устроился на работу к местному купцу, норвежцу My, воспользовавшись рекомендацией профессора Андерсона.
В апреле, по неизвестным нам причинам, Гамсуну пришлось расстаться с My и отправиться, как он напишет в своей последней книге «По заросшим тропинкам», «в маленький пыльный городок посреди прерии. Там даже речки не было, и леса тоже не было, росли только какие-то кусты».
Все вроде бы шло неплохо, Кнут работал на ферме у честных, пусть и небогатых людей, вот только очень он «тосковал по дому и часто плакал». «Моя хозяйка, – вспоминал Гамсун, – снисходительно улыбалась и научила меня слову "homesick”»[24] .
Об этом периоде жизни писателя у нас есть сведения «из первых уст» – от него самого. Вот как он описывает то время: «Я проработал у своих хозяев несколько месяцев до тех пор, пока не выяснилось, что держать работника Лавлендам не по средствам. Расставались мы неохотно, и дело уже близилось к вечеру, когда я поехал в город. Спешить было некуда, ехал я не по большой дороге, а по тропинке, и то и дело присаживался помечтать. Там даже ручей подо льдом бежал не так, как дома, слабое биение струй подо льдом было дома тоньше и куда голубее. И я снова всплакнул.
На тропинке послышались шаги. Молоденькая девушка. Я знал ее, она была дочерью жившей по соседству вдовы. Вдова часто говаривала, что возьмет меня к себе в работники, когда я уйду от Лавлендов.
– Хеллоу, Нут[25] . Я тебя напугала?
– Нет.
– Я иду в город, – сказала она.
Она несла маслобойку, у которой отскочила ручка. Я вызвался помочь ей, маслобойка была мне с детства знакома, и я бы легко мог починить ее и сам всего лишь при помощи складного ножа, будь у меня под рукой кусочек сухого дерева.
Все время она щебетала, не умолкая ни на мгновение, а я пытался отвечать, используя свой скудный запас английских слов. Это было так мучительно, что я про себя пожелал ей провалиться в тартарары.
– Уф, до города, кажется, еще далеко?
– Да! Надеюсь, далеко, – засмеялась в ответ плутовка. Ей очень нравилась наша прогулка.
Наконец мы пришли в город, в мастерскую Ларсена. Уже темнело.
– Милый Нут, тебе придется проводить меня домой, – сказала Бриджит.
– Что?! – удивился я.
– Мне страшно возвращаться одной в темноте, – пояснила она.
Ларсен был датчанин, и он тоже сказал, что я должен ее проводить.
И вот мы пошли обратно. Становилось все темнее и темнее, под конец нам пришлось взяться за руки и сторониться веток, которые так и норовили хлестнуть по лицу. Но держать ее за руку было приятно.
– Мы забыли маслобойку! – вдруг вскрикнул я.
– Ну и что? – ответила Бриджит.
– Как это что?
– Да так. Ведь ты-то со мной!
Почему она это сказала? Я решил, что она влюбилась в меня, просто по уши влюбилась.
Проводив ее до дома, я хотел сразу же вернуться в город, но не тут-то было, я должен был поесть, поужинать, а затем меня оставили переночевать. Бриджит отвела меня в сарайчик, где стояла кровать. Наутро мать с дочерью уговорили меня остаться и немного поработать у них, и я осмотрел ферму. У них было два мула и три коровы. Вдова пожаловалась, что очень трудно нанять работников. Я же не привык работать один, самостоятельно, вот у Лавлендов, там был хозяин, мужчина, он-то мной и руководил, а тут одни женщины, они могли сказать лишь о том, что надо сделать в первую очередь. Само собой, я не собирался сидеть без дел, а потому сначала я нарубил гору дров, потом же стал вывозить на мулах навоз. Так шел день за днем.
Однако вскоре вдова поняла, что надо ей поискать более умелого работника, она пошла в город и наняла там финна, очень, между прочим, хорошего работника, родом он был из Эстерботтена и знал свое дело. А юная Бриджит уже и не радовалась тому, что заполучила меня, нет, она и в сторону мою не глядела, и за руку меня не брала.
Ну и дурак же я был, деревенщина из Нурланна! Больше уж никогда не поверю женским словам!
Работников в округе по-прежнему не хватало. Когда я опять оказался в городе, меня остановил на улице фермер и предложил поработать у него. Понял, наверное, по моей одежде, да и не только по ней, что я из вновь прибывших, нет, я не пропаду, спрос на меня есть. Вот и поехали мы к нему на ферму в повозке, запряженной двумя рослыми лошадьми. Как только мы приехали, хозяин сразу же приказал мне вырыть на опушке леса небольшую яму, он указал мне точные размеры в футах. Я управился быстро, а когда закончил, фермер принес на плече из дома гробик и опустил в могилу. Времени это тоже много не заняло. Я стоял, ожидая распоряжений, и он велел мне забросать могилу землей и выложить дерном. А сам ушел.
Господи, неужто он не вернется? Нет. Он что-то мастерил в сарае и не собирался отвлекаться от своих дел.
Я удивился, если не ужаснулся, мне было не по себе. Тело ребенка было предано земле, и все. Никаких обрядов, ни одного псалма. Хозяева мои были молоды, но по-английски я говорил плохо, и так и не узнал, к какой они прилежали церкви.
А в остальном жаловаться мне было не на что. В доме и на ферме все было ухожено, у них были отличные угодья, холеные лошади и сытые коровы. Вот только детей не было. Обязанности мне определили несложные, хозяин сам доил коров и ухаживал за скотиной, я же работал в поле. Хозяйка моя была веселой толстушкой. Она научила меня множеству английских слов, а для житья отвела комнатушку с окошком и кроватью. Странные они были люди, им вдруг захотелось взвесить меня на безмене, но крюк, на который повесили безмен, под моей тяжестью обломился, и я получил безменом по голове. Я не совсем понял, зачем им это, но они страшно обрадовались, а после все время хвалились, какой я у них упитанный. Когда моя хозяйка собиралась в город с маслом и пшеницей и за покупками, я иногда отвозил ее.
Когда закончились весенние работы, хозяин оставил меня на ферме, и я прожил у них до уборки урожая. Я пообвыкся и даже привязался к хозяевам. Они были немцами, а фамилия их – Шпир. На прощание мы крепко пожали друг другу руки.
Вскоре мне предложил работу на всю зиму еще один человек, он предложил мне вырубать железнодорожные шпалы. Но эта работа мне не подошла. Тогда он предложил мне взять у него в аренду маленькую ферму. Мне и это не подошло, и тогда он вздумал продать мне в рассрочку подводу с парой лошадей, чтобы я занялся извозом. У него было множество всяких хитроумных планов, и я с трудом от него отделался.
Вскоре мне предложили место посыльного в городском магазине – и я стал deliveryboy. Я разносил по адресам пакеты и коробки и возвращался в магазин. Это был самый большой магазин в городе, за прилавком стояло несколько продавцов. Хозяином у нас был англичанин Харт. Мы торговали всем на свете – от зеленого мыла до шелковых тканей, консервов, наперстков и почтовой бумаги. Я был вынужден выучить названия всех наших товаров, и мой запас слов, к счастью, изрядно пополнился. Через некоторое время мой хозяин решил взять другого посыльного, а меня поставил за прилавок[26] . Теперь я ходил с накрахмаленным воротничком и в начищенных ботинках, я снял в городе комнату и стал обедать в гостиницах. Фермеры, с которыми я был знаком еще раньше, лишь дивились, как быстро я пошел в гору. Однажды в магазин заглянула юная Бриджит с фермы и увидела меня за прилавком во всем великолепии, она поняла, как жестоко ошиблась, наверное, будет теперь по гроб жизни раскаиваться, что порвала со мной. Хотя, кто ее знает».
26
«У Харта, – пишет Туре Гамсун, – Кнут прослужил больше года. С детских лет ему нравилась атмосфера, царящая в лавке. Но тут его не сразу поставили за прилавок. Хозяин затеял строить что-то на заднем дворе за лавкой, и Кнута нарядили помогать каменщикам. Первую неделю Кнут работал на совесть, дело у него спорилось благодаря его необыкновенной физической силе. Но по мере того как строение росло, Кнут становился только помехой в работе. Он всегда плохо переносил высоту. На лестнице у него так кружилась голова, что он не мог передать каменщику кирпич. Говорят, это было и смешное, и трагическое зрелище, когда молодой поэт, стоя на верхушке лестницы, отчаянно цеплялся за планки, и его пенсне, словно маятник, раскачивалось на шелковом шнурке. Но говорят также, что Харт, оказавшись однажды свидетелем этого жалкого зрелища, тут же поставил Кнута за прилавок.
Вот когда он проявил все свои способности. Он обладал счастливым даром располагать к себе, шутил с покупателями и очаровывал дам. Рассказывают, что однажды, когда Харт был в отъезде и Кнут заправлял в лавке один, туда явился коммивояжер, торгующий предметами женского туалета. Кнут решил воспользоваться возможностью и показать, что он понимает толк в коммерции. Он смело приобрел то, что счел нужным, и вернувшийся хозяин оказался владельцем множества дамских манишек, которые хоть и были тогда в моде, но оказались такого странного фасона, что хозяин сомневался, можно ли будет их продать.
– Положитесь на меня, – сказал Кнут.
Через несколько дней в лавку зашла одна из первых модниц города, и Кнут, пустив в ход весь свой талант торговца, а может, и другие тоже, добился того, что дама приобрела сразу всю партию манишек».