А есть ли у вас любимые поэты, которые в полной мере соответствуют этому высокому критерию?
— Дело в том, что где-то после 1887 года, как мне подсказывают мои наблюдения, аварский литературный процесс изменился (я не трогаю ни лезгинский, ни кумыкский, ни другие, потому что не являюсь в них специалистом и не знаю эти языки, поэтому буду говорить только об аварском). Раньше аварские поэты были настолько чисты перед поэзией, что, казалось, будто каждое своё слово они грели где-то под сердцем. И писали только тогда, когда были этим словом довольны.
Можете назвать для примера кого-то из этих поэтов?
— Вам эти имена ничего не дадут. Например, Махмуд из Кахаб-Росо… Дело в том, что хотя и есть переводы на русский язык, но этих поэтов невозможно перевести…
Меня спрашивают, почему я против переводов. Я ни в коем случае не призываю отказываться от переводов. Но мне хочется, чтобы авторы и переводчики проявили максимум серьёзности перед святая святых — поэзией. Приведу пару примеров. У Махмуда из Кахаб-Росо есть слова о том, что любимая внушила ему размышления, которые вызвали в нём безразличие к земной и потере загробной жизни. Ему стало неинтересно. Ему внушила это любимая. (Я привожу чётко его слова с аварского.) Перевод этих строк принадлежит Д. Бродскому. «Я мир ненавижу земной и загробный». А наш известный литературовед-профессор (кстати, живёт и работает в Москве) на основе этого перевода делает невероятный научный вывод: «Махмуд в своём богоборчестве поднимался, как никто другой, до абсолютного отрицания, до равно отрицательной оценки позитивного смысла и реального (земной), и ирреального (загробный) мира».
Вот так часто уходят далеко от оригинала переводчики и за ними литературные критики. Я разве не прав?
О каком критике идёт речь?
— Я не называю. Это мой друг Казбек Султанов. Он очень умный человек, очень эрудированный и очень много писал о моём творчестве тоже. Не хочется его обижать. Он кумык, аварского языка не знает и судит о нашей поэзии только через подстрочные переводы.
Между дагестанскими языками такая разница, что даже филологу-дагестанцу трудно разобраться с языком соседнего народа?
— Конечно.
А вообще в мировой поэзии у вас есть любимые поэты?
— Я почему-то в юности Гейне любил… А сейчас как-то отошёл от этого. Мне уже самому пора статую ставить… (смеётся) Шучу.
Вы продолжаете до сих пор писать стихи?
Уже двенадцать томов сейчас издал. Там, правда, не всё стихи. Но из них три больших тома — чисто стихи. По— настоящему нового я написать сейчас не могу, а зачем повторять старое? Это было бы уже избыточностью с моей стороны. Зачем? Это уже не интересно. Новое найти в наше время — не так просто. Это очень сложная задача. Хотя это от поэта не зависит…
Знаете, что один шейх в Дагестане мне сказал? (Вообще шейхи — очень культурные люди, очень умные, много знающие и уважительные.) Муфтий Дагестана однажды позвонил мне и говорит, что вот такой-то шейх сидит у него дома и просит, чтобы я прочитал ему поэму, которая тогда ещё не была опубликована. Машину, говорит, вышлет. Я говорю: не надо, я сам приеду. Пришёл. Там оказалось человек пятнадцать мужчин. Ученики тоже сидят. Я начал чтение.
Поэму я знал наизусть, но делал вид, что читаю с листа, и следил за выражением их лиц, как они воспринимают, потому что в тексте были очень жёсткие вещи в отношении религиозных людей. Мне было интересно посмотреть, как они на это всё отреагируют. Поверьте, я никогда такой аудитории не имел! В течение трёх часов. Правда, мне пришлось читать с комментариями, потому что многого они не могли понять… Когда я завершил, никаких обсуждений или чего-то подобного не состоялось. Все выпили со мной чаю и вышли, чтобы провожать меня на улицу. Я подаю каждому руку. А в конце — этот шейх (его, кстати, потом взорвали — убили), он стоял последним. Я подал ему руку. Надо сказать, что обязанность каждого прихожанина по традиции — поцеловать руку шейху. А он вместо этого взял сам мою руку и поцеловал. Мне всё это не нравится чисто по человечески, но раз он так сделал, значит я тоже потянул его руку, чтобы тоже поцеловать… но он не дал. И тогда он сказал: «Не думай, что это ты написал. Когда ты сидел и писал, над твоей головой был ангел и каждую букву кидал под твоё перо… ». Такую оценку я не слышал, чтобы кто-нибудь получал…
А у вас у самого действительно было такое ощущение, когда вы писали, что ангел кидал вам буквы под перо?
— Нет, откуда! (смеётся)… Но он, видите ли, дал такую очень серьёзную оценку. Он, между прочим, сам — тоже поэт. Издавал много книг. Хороший был поэт религиозный.