Прежде чем секретарь успел ответить, один из подсудимых поднялся со скамьи. Это был молодой рудокоп, суровое лицо которого дышало гордостью.
— Я могу вам сообщить их, — сказал он громко, — этот негодяй Гаккет, агент Шумахера, — человек малорослый с лицом открытым, как адская пасть. Да вот, господин епископ, голос его сильно смахивает на голос этого чиновника, который строчит за столом и которого ваше преосвященство, кажется, назвали секретарем. Право, если бы здесь не было так темно и если бы господин секретарь не прятал так своего лица в волосах парика, я убежден, что черты его шибко напоминают черты Гаккета.
— Наш товарищ прав, — вскричали двое подсудимых, сидевшие рядом с молодым рудокопом.
— Неужели! — пробормотал Шумахер с торжествующим видом.
Между тем секретарь не мог сдержать движение боязни или негодование, что его сравнивают с каким-то Гаккетом. Председатель, который сам заметно смутился, поспешил заявить:
— Подсудимые, не забывайте, что вы должны отвечать только на вопросы трибунала, и впредь не осмеливайтесь оскорблять должностных лиц постыдными сравнениями.
— Но, господин председатель, — возразил епископ, — вопрос шел о приметах; и если виновный Гаккет представляет некоторое сходство с господином секретарем, это обстоятельство может оказаться полезным…
Председатель перебил его:
— Ган Исландец, ты имел сношение с этим Гаккетом; скажи нам, чтобы удовлетворить его преосвященство, похож ли он в самом деле на почтенного секретаря.
— Нисколько, — отвечал великан, не колеблясь.
— Видите, господин епископ, — заметил председатель.
Епископ кивнул головой в знак согласия, и председатель обратился к следующему подсудимому с обычной формулой:
— Как тебя зовут?
— Вильфрид Кеннибол, из Кольских гор.
— Ты был в числе бунтовщиков?
— Точно так, сударь, правда дороже жизни. Меня захватили в проклятых ущельях Черного Столба. Я предводительствовал горцами.
— Кто склонил тебя к преступному возмущению?
— Видите ли, ваше сиятельство, наши товарищи рудокопы сильно жаловались на королевскую опеку, да оно и немудрено. Будь у вас самих грязная хижина да пара дрянных лисьих шкур, вы тоже захотели бы лично распоряжаться своим добром. Правительство не обращало внимание на их жалобы, вот, сударь, они и решились взбунтоваться, а нас просили прийти на помощь. Разве можно было отказать в такой малости товарищам, которые молятся тем же святым и теми же молитвами. Вот вам и весь сказ.
— Никто вас не подбивал, не ободрял, не руководил мятежом? — спросил председатель.
— Да вот, господин Гаккет беспрестанно твердил нам, что мы должны освободить графа, мункгольмского узника, посланником которого он называл себя. Мы конечно обещали ему, что нам стоило освободить лишнего человека?
— Этого графа называл он Шумахером или Гриффенфельдом?
— Называл, ваше сиятельство.
— А сам ты его никогда не видал?
— Нет, сударь, но если это тот старик, который только что наговорил вам целую кучу имен, надо признаться…
— В чем? — перебил председатель.
— Что у него славная седая борода, сударь; ничуть не хуже бороды свекра моей сестры Маас, из деревушки Сурб, который прожил на свете сто двадцать лет.
Полумрак, царивший в зале, помешал видеть разочарование президента при наивном ответе горца. Он приказал страже развернуть несколько знамен огненного цвета, лежавших близ трибуны.
— Вильфрид Кеннибол, узнаешь ты эти знамена? — спросил он.
— Да, ваше сиятельство. Они розданы были Гаккетом от имени графа Шумахера. Граф прислал также оружие рудокопам, — мы, горцы, не нуждаемся в нем, так как никогда не расстаемся с карабином и охотничьей сумкой. Вот я, сударь, тот самый, которого загнали сюда словно курицу на жаркое, я не раз из глубины наших долин стрелял старых орлов, когда они на высоте полета казались не больше жаворонка или дрозда.
— Обратите внимание, господа судьи, — заметил секретарь, — подсудимый Шумахер через Гаккета снабжал мятежников оружием и знаменами!
— Кеннибол, — продолжал председатель, — имеешь ты еще что-нибудь сообщить суду?
— Нет, ваше сиятельство, исключая того, что я совсем не заслуживаю смерти. Я, как добрый брат, явился на помощь рудокопам, вот и все тут; осмелюсь также заверить вас, что хотя я и старый охотник, но никогда свинец моего карабина не касался королевской лани.
Председатель, не ответив на этот оправдательный довод, перешел к допросу товарищей Кеннибола. Это были предводители рудокопов. Старший, называвшийся Джонасом, почти слово в слово повторил признание Кеннибола. Другой, молодой человек, обративший внимание суда на сходство секретаря с вероломным Гаккетом, назвался Норбитом, гордо признался в своем участии в мятеже, но ни слова не упомянул ни о Гаккете, ни о Шумахере.