— В этом хвосте нет ничего утешительного. Быть может это часть дьявола.
Спиагудри не слыхал этой шутки; взгляд его устремлен был в глубину комнаты. Он задрожал и нагнулся к уху Орденера.
— Господин, посмотрите, там, в глубине, на ворохе соломы; в тени…
— Ну? — спросил Орденер.
— Три голых недвижимых тела… Три детских трупа?..
— Стучатся в дверь, — закричала старуха, сидевшая на корточках у очага.
Действительно, учащенные удары в дверь послышались среди шума и завыванья свирепеющей бури.
— Наконец-то! Это Николь!
С этими словами старуха схватила ночник и поспешно спустилась вниз.
Наши путешественники не успели обменяться ни одним словом, услыхав внизу смешанный шум голосов, среди которых явственно раздались следующие слова, произнесенные тоном, заставившим содрогнуться Спиагудри.
— Молчи, старуха, мы останемся. Молния влетает в запертые двери.
Спиагудри придвинулся к Орденеру.
— Господин! — простонал он. — Мы погибли!..
Стук шагов послышался на лестнице и в комнату вошли два человека в священнических одеждах, в сопровождении испуганной хозяйки.
Один из них высокого роста носил черный костюм и круглую прическу лютеранского пастора; другой, малорослый, одет был в рясу отшельника, опоясанную веревкой. Из под капюшона, спускавшегося на его лицо, виднелась черная борода, а руки были спрятаны в длинных рукавах рясы.
При виде миролюбивой наружности вновь прибывших, Спиагудри пришел в себя от ужаса, внушенного ему странным голосом одного из них.
— Не тревожься, милая, — сказал хозяйке священник, — христианские пастыри воздают добром даже тем, кто им наносит вред; станут ли они вредить тем, кто оказывает добро? Мы смиренно умоляем дать нам убежище. Если преподобный учитель, мой спутник, только-что резко ответил тебе, он конечно виноват пред тобою, так как он забыл наложенный на нас обет умеренности и воздержания. Увы! И самые святые люди не без греха. Я заблудился на дороге из Сконгена в Дронтгейм, ночью, без проводника, не зная где укрыться от непогоды. Преподобный брат, встреченный мною, тоже вдали от его обители, удостоил разрешить мне отправиться с ним сюда. Он восхвалял мне твое радушное гостеприимство, добрая женщина, и очевидно не ошибся. Не говори нам подобно злому пастырю: Аdvеnа, сur intras?[16] Приюти нас, достойная женщина, и Господь убережет жнивы твои от грозы, Господь пошлет стадам твоим убежище от непогоды, подобно тому, как ты приютила заблудившихся странников.
— Старик, — сурово прервала его хозяйка, — у меня нет ни жатвы, ни стада.
— Ну, если ты бедна, Господь благословляет бедняка прежде богача. Долго лет проживешь ты со своим мужем в почете и уважении не за свое богатство, а за добродетели. Дети твои подрастут, пользуясь всеобщей любовью, и пойдут по стопам отца…
— Молчи! — вскричала женщина. — Все останется так, как есть, и дети наши состарятся, презираемые людьми до конца нашего рода, из поколение в поколение. Молчи, старик! Благословение обращаются для нас в проклятия.
— Силы небесные! — вскричал священник. — Кто же вы? В каких преступлениях проводите вашу жизнь?
— Что называешь ты преступлением? И что добродетелью? Здесь мы пользуемся привилегией: мы не можем быть добродетельными и не можем совершать преступления.
— Разум этой женщины омрачился, — сказал священник, обратившись к малорослому отшельнику, сушившему перед очагом свою шерстяную рясу.
— Нет, старик, — возразила женщина, — узнай теперь, где ты находишься. Лучше внушить ужас, чем сострадание. Я не помешанная, я жена…
Звучный отголосок сильного удара в дверь башни заглушил, последние слова старухи, к величайшему разочарованию Спиагудри и Орденера, которые молча, но внимательно слушали разговор.
— Да будет проклят, — пробормотала женщина сквозь зубы, — синдик Сконгена, отведший нам для жилья эту башню при дороге! Быть может, и это не Николь.
Все же она взяла ночник.
— Что за беда, если и этот окажется путешественником? Ручей может течь там, где пронесся поток.
Оставшись одни, четыре путешественника принялись осматривать друг друга при свете очага. Спиагудри, испуганный сперва голосом отшельника, но затем успокоившийся при виде его черной бороды, быть может, снова затрясся бы всем телом, если бы приметил, каким пристальным взглядом осматривал тот его из-под своего капюшона.
Воцарившееся молчание прервано было вопросом священника.
— Брат отшельник, я принял вас за католического священника, уцелевшего от последнего гонения, и полагал, что вы возвратились в свой скит, когда, к моему счастью, я повстречался с вами. Не можете ли вы сказать мне, где мы находимся?