— Я легко бы поверил этому, — возразил отшельник с сардонической усмешкой, которую не вполне скрывал его капюшон, — не будь он завзятым трусом. Где ему знаться с сатаною! Он настолько же труслив, насколько зол. Когда он струсит, он не узнает даже самого себя.
Отшельник говорил медленно, как бы изменяя свой голос, и это придавало особенную выразительность его словам.
— Не узнает самого себя, — повторил про себя Спиагудри.
— Отвратительно, когда злодей вдобавок становится трусом, — заметил палач, — его даже не стоит ненавидеть. С змеей надо бороться, ящерицу же достаточно растоптать ногами.
Спиагудри рискнул сказать несколько слов в свою защиту.
— Но, господа, разве вы действительно убеждены в том, что говорите об этом должностном лице? Его репутация…
— Репутация! — подхватил отшельник. — Самая гнусная репутация во всем округе!
Обескураженный Бенигнус обратился к палачу:
— Милостивый государь, в каких преступлениях обвиняете вы его? Без сомнения ваша ненависть должна иметь серьезные основания.
— Справедливое мнение, старина. Так как наши коммерческие интересы сталкиваются, Спиагудри не упускает случая, чтобы не напакостить мне.
— О! Господин, не верьте этому!.. Но если бы даже это было справедливо, очевидно этот человек не видал вас, как я, в кругу семьи, с прелестной супругой и восхитительными детьми, гостеприимно принимающего чужестранцев у своего домашнего очага. Если бы ему, подобно нам пришлось воспользоваться вашим любезным радушием, этот несчастный не был бы вашим врагом.
Лишь только Спиагудри кончил свою ловкую речь, высокая женщина, до сих пор не проронившая ни слова, поднялась и сказала торжественным, саркастическим тоном:
— Нет ничего ядовитее жала ехидны, вымазанного в меду.
Она снова села у очага и продолжала оттачивать щипцы, хриплый и визгливый звук которых, мучительно поражая в промежутках разговора слух четырех путников, походил на хор греческой трагедии.
— Право, эта женщина помешалась, — пробормотал Спиагудри, не зная, как иначе объяснить себе такой плохой эффект своей лести.
— Бехлия права, седовласый ученый! — вскричал палач. — Я поверю, что у вас жало ехидны, если вы станете еще защищать этого Спиагудри.
— Избави Боже, хозяин! — подхватил тот. — Я совсем не защищаю его!
— Тем лучше. Вы понятие не имеете, до чего доходит его наглость. Верите ли, этот нахал смеет оспаривать у меня право на голову Гана Исландца?
— Гана Исландца!.. — резко повторил отшельник.
— Ну да! Знаете вы этого знаменитого разбойника?
— Знаю, — отвечал отшельник.
— Ну-с, каждый разбойник составляет собственность палача, не так ли? Что же теперь придумал этот адский Спиагудри? Он просит, чтобы голова Гана была оценена…
— Он просит, чтобы голова Гана была оценена? — переспросил отшельник.
— Да, он дерзнул на это, и единственно для того, чтобы тело попало в его лапы, а я лишился своих выгод.
— Какая подлость, Оругикс, решиться оспаривать то, что очевидно составляет твою собственность!
Злобная усмешка, сопровождавшая эти слова, ужаснула Спиагудри.
— Проделка тем более низкая, брат отшельник, что мне во что бы то ни стало необходимо казнить такого человека, как Ган, чтобы выйти из неизвестности и составить себе карьеру, которой не сделала мне казнь Шумахера.
— В самом деле, хозяин Николь?
— Да, брат отшельник. Приходите сюда в день ареста Гана, мы заколем жирную свинью в честь моей будущей славы.
— Охотно; но почем знать, может быть я не буду свободен в этот день? А затем, не ты ли сам только что посылал к черту честолюбие?
— Еще бы, когда я вижу, что достаточно какого-нибудь Спиагудри и прошение оценить голову, чтобы рассеять в прах самые верные мои расчеты.
— А! — подхватил отшельник странным тоном. — Так Спиагудри просит оценить голову!
Голос его производил на злополучного смотрителя такое же действие, какое производит на птицу взгляд жабы.
— Господа, — сказал он, — зачем судить так опрометчиво. Все это может быть неверно, быть может ложный слух…
— Ложный слух! — вскричал Оругикс. — Напротив, дело ясно как день. Прошение синдиков, скрепленное подписью смотрителя Спладгеста, получено уже в Дронтгейме. Ждут только решение его превосходительства генерал-губернатора.
Палач видимо знал всю подноготную, так что Спиагудри не посмел более оправдываться и в сотый раз принялся внутренно проклинать своего молодого спутника. Но каков был его ужас, когда отшельник, после нескольких минут размышление, вдруг спросил насмешливым тоном: