— Пусть войдет, — сказал его светлость.
Минуту спустя, гонец вошел, старательно запер дверь и поклонившись до земли незнакомцу, в почтительном молчании ожидал, пока с ним заговорят.
— Я ждал вас сегодня утром, — промолвил вельможа, — что такое задержало вас?
— Интересы вашей милости, граф, у меня нет других.
— Что делает Эльфегия, Фредерик?
— Оне в вожделенном здравии…
— Да, да, — нетерпеливо перебил граф, — нет ли у вас чего-нибудь интереснее? Что нового в Дронтгейме?
— Решительно ничего, за исключением того, что барон Торвик вчера прибыл туда.
— Да, я знаю, он хотел посоветоваться с этим мекленбуржцем Левиным на счет предполагаемого брака. Может быть вам известен результат свидание его с губернатором?
— До моего отъезда, сегодня в полдень, он еще не виделся с генералом.
— Что! Ведь он прибыл накануне! Я не понимаю вас, Мусдемон; виделся ли он с графиней?
— Тоже нет, граф.
— Значит только вы видели его?
— Нет, милостивый граф. К тому же я не знаю его в лицо.
— Так каким же образом, если никто его не видел, знаете вы, что он в Дронтгейме?
— От его слуги, который прибыл вчера в губернаторский дворец.
— А сам он остановился где-нибудь в другом месте?
— Его слуга уверяет, что по прибытии в Дронтгейм он заходил в Спладгест, а потом переправился на лодке в Мункгольм.
Глаза графа сверкнули.
— В Мункгольм! В тюрьму Шумахера! Правда ли это? Я всегда думал, что этот честный Левин окажется изменником. В Мункгольм! Что он там забыл? Уж не за советом ли Шумахера? Или…
— Милостивый граф, — перебил вдруг Мусдемон, — еще неизвестно наверно, туда ли он отправился.
— Что такое! Да ведь вы же сами сказали сейчас? Уж не вздумали ли вы шутить со мною.
— Простите, ваше сиятельство, но я повторил вам только то, что сказал слуга барона. А господин Фредерик, который был вчера на дежурстве в башне, не видал там барона Орденера.
— Хорош довод! Да мой сын совсем не знает сына вице-короля. Орденер мог войти в крепость инкогнито.
— Совершенно справедливо, но господин Фредерик утверждает, что он не видел ни одной живой души.
Граф по-видимому успокоился.
— Это другое дело, но действительно ли мой сын уверен в этом?
— Он повторил мне это три раза; притом интересы господина Фредерика вполне отвечают интересам вашего сиятельства.
Этот последний довод окончательно успокоил графа.
— А! — вскричал он. — Я догадываюсь, в чем дело. По прибытии в Дронтгейм, барону захотелось прогуляться по заливу, а слуге показалось, что он отправился в Мункгольм. В самом деле, что ему там делать? Как глупо было с моей стороны так встревожиться. Напротив, эта непочтительность моего будущего зятя относительно старого Левина доказывает, что дружба их совсем не так сильна, как я опасался. Верите ли, любезный Мусдемон, — продолжал граф, улыбаясь, — я уж вообразил себе, что Орденер влюбился в Этель Шумахер, и на этой поездке в Мункгольм построил целую любовную интригу. Но, благодаря Богу, Орденер не так сумасброден, как я… Кстати, мой милый, что сделал Фредерик с этой юной Данаей.
Относительно Этели Шумахер Мусдемон вполне разделял опасения своего патрона и хотя боролся с ними, однако не мог так легко их преодолеть. Однако приметив веселое настроение графа, он не хотел тревожить более его беспечность, а напротив, постарался усилить ее в нем, зная, как выгодно для фаворита поддержать милостивое расположение вельможи.
— Высокородный граф, вашему сыну не повезло с дочерью Шумахера; но, кажется, другому более посчастливилось.
Граф с живостью прервал его.
— Другому! Кому же?
— Не знаю, какой-то мужик или вассал.
— Да верно ли? — вскричал граф, суровая и мрачная наружность которого просияла от радости.
— Господин Фредерик заверил в этом меня и благородную графиню.
Граф поднялся и стал расхаживать по комнате, потирая себе руки.
— Мусдемон, любезный Мусдемон, еще одно усилие и мы достигнем цели. Отпрыск дерева засох, нам остается лишь срубить самый ствол. Нет ли еще каких новостей.
— Диспольсен убит.
Физиономия графа окончательно просветлела.
— А! Посмотрите, мы станем одерживать одну победу за другой! Были при нем бумаги? В особенности железная шкатулка?
— С прискорбием вынужден сообщить вашему сиятельству, что не наши клевреты покончили с ним. Он был убит и ограблен на Урхтальских берегах; и это преступление приписывают Гану Исландцу.