— Ганъ Исландецъ взятъ! Ура!
— Ганъ Исландецъ взятъ! — повторило множество голосовъ съ различными оттѣнками торжества и отчаянія.
Малорослый исчезъ.
Уже нѣкоторое время горцы стали слабѣть, подавляемые численностью непріятеля, такъ какъ на подкрѣпленіе къ мункгольмскимъ стрѣлкамъ присоединились разсѣянные по лѣсу застрѣльщики, отряды спѣшившихся драгуновъ и улановъ, которые мало по малу являлись въ ущельѣ, гдѣ сдача главныхъ предводителей бунта прекратила рѣзню. Храбрый Кенниболъ, раненый еще въ началѣ схватки, былъ взятъ въ плѣнъ. Взятіе Гана Исландца лишило горцевъ послѣдняго мужества и они положили оружіе.
Когда первый свѣтъ утренней зари заблестѣлъ на острыхъ ледяныхъ высотахъ, еще до половины погруженныхъ въ тѣни, зловѣщая тишина царила уже въ ущельяхъ Чернаго Столба и лишь изрѣдка легкій утренній вѣтерокъ доносилъ съ собой слабые стоны. Черныя тучи вороновъ слетались къ роковому ущелью со всѣхъ сторонъ и пастухи, проходившіе на разсвѣтѣ по скаламъ, въ испугѣ вернулись въ свои хижины, увѣряя, что видѣли въ ущельѣ Чернаго Столба звѣря въ образѣ человѣческомъ, который пилъ кровь, сидя на грудѣ мертвыхъ тѣлъ.
XL
— Дитя мое, отвори это окно; стекла запотѣли, а мнѣ хотѣлось бы поглядѣть на свѣтъ Божій.
— Смотрите, батюшка; скоро наступитъ ночь.
— Нѣтъ, солнечные лучи еще играютъ на холмахъ, окружающихъ заливъ. Мнѣ надо подышать вольнымъ воздухомъ сквозь рѣшетку моей тюрьмы. Какъ ясенъ небосклонъ!
— Батюшка, гроза собирается за горизонтомъ.
— Гроза, Этель! Гдѣ ты видишь?.
— Батюшка, я жду грозы, когда небосклонъ слишкомъ ясенъ.
Старикъ съ удивленіемъ взглянулъ на молодую дѣвушку.
— Если бы въ молодости я разсуждалъ какъ ты, меня бы не было здѣсь.
Помолчавъ, онъ добавилъ спокойнѣе:
— Ты сказала правду, но такая опытность несвойственна твоему возрасту. Не понимаю, почему твой юный умъ такъ походитъ на мою старую опытность.
Этель потупила голову, какъ бы смущаясь этимъ простымъ и мѣткимъ замѣчаніемъ. Руки ея болѣзненно сжались, глубокій вздохъ вырвался изъ груди.
— Дитя мое, — продолжаль старикъ-узникъ, — съ нѣкоторыхъ поръ я сталъ примѣчать, что ты блѣднѣешь, какъ будто жизнь уже не грѣетъ кровь въ твоихъ жилахъ. По утрамъ ты являешься ко мнѣ съ красными распухшими вѣками, съ заплаканными глазами, которыхъ не смыкала всю ночь. Вотъ уже нѣсколько дней, Этель, ты упорно молчишь, твой голосъ не пытается отвлечь меня отъ мрачныхъ думъ о прошедшемъ. Ты сидишь подлѣ меня печальнѣе меня самого, хотя на твоей душѣ не лежитъ бремя пустой суетной жизни. Печаль окружаетъ твою молодость, но она не могла еще проникнуть въ твое сердце. Утреннія тучи скоро исчезнутъ на небѣ. Ты въ такомъ теперь возрастѣ, когда въ мечтахъ намѣчаютъ свою будущность, какъ бы худо ни было настоящее. Что случилось съ тобой, дитя мое? Однообразіе узничества защищаетъ тебя отъ неожиданныхъ огорченій. Что сдѣлала ты? Не можетъ быть, чтобы ты горевала о моей участи; ты должна была привыкнуть къ моему несчастію, которому пособить нельзя. Правда, въ разговорахъ моихъ ты никогда не слышала надежды, но это не причина, чтобы я читалъ отчаяніе въ твоихъ взорахъ.
Суровый голосъ узника смягчился почти до отеческой нѣжности. Этель молча стояла передъ нимъ; вдругъ она отвернулась съ конвульсивнымъ движеніемъ, упала на колѣни и закрыла лицо руками, какъ бы для того, чтобы заглушить слезы и рыданія, волновавшія ей грудь.
Сердце несчастной дѣвушки разрывалось отъ непосильнаго горя. Что сдѣлала она этой роковой незнакомкѣ, зачѣмъ открыла она ей тайну, разбившую всѣ мечты ея жизни? Увы! Съ тѣхъ поръ, какъ узнала она, кто былъ Орденеръ, глаза ея не смыкались ни на минуту, душа не знала минуты покоя. Ночь приносила ей одно лишь облегченіе: она могла плакать свободно. Все кончено! Ей ужъ не принадлежалъ тотъ, къ которому неслись всѣ ея мечты, котораго она въ скорбяхъ и молитвахъ считала своимъ, который въ сновидѣніяхъ являлся ей супругомъ. Тотъ вечеръ, когда Орденеръ такъ нѣжно сжималъ ее въ своихъ объятіяхъ, былъ для нея только сномъ, сладкимъ сномъ, повторявшимся каждую ночь.
И такъ любовь, которую она невольно питала къ отсутствующему другу, чувство преступное для нея! Ея Орденеръ женихъ другой! Кто въ состояніи выразить мученія дѣвственнаго сердца, когда въ него змѣей вползаетъ страшное, невѣдомое дотолѣ чувство ревности? Когда въ долгіе часы безсонницы, разметавшись на жаркомъ ложѣ, она воображала своего Орденера въ объятіяхъ другой женщины, которая красивѣе, богаче и знатнѣе ея?