Взгляды предсѣдателя и подсудимаго встрѣтились снова.
— Ваше сіятельство, — продолжалъ епископъ: — такъ какъ у Мусдемона не было сообщниковъ, вы должны признать невинность барона Орденера Гульденлью.
— Да, уважаемый епископъ, но зачѣмъ же онъ самъ назвалъ себя преступникомъ?
— Но, господинъ предсѣдатель, вѣдь и горецъ, не жалѣя своей головы, утверждалъ, что онъ Ганъ Исландецъ. Одинъ Богъ вѣдаетъ, что творится въ глубинѣ человѣческаго сердца.
Орденеръ вмѣшался.
— Господа судьи, такъ какъ теперь найденъ истинный виновникъ, я могу открыть вамъ мою тайну. Да, я ложно взвелъ на себя преступленіе, чтобы спасти бывшаго канцлера Шумахера, смерть котораго оставляла беззащитной его дочь.
Предсѣдатель закусилъ губы.
— Мы требуемъ отъ трибунала, — сказалъ епископъ: — чтобы имъ провозглашена была невинность нашего кліента Орденера.
Предсѣдатель отвѣчалъ знакомъ согласія, и по требованію главнаго синдика, судъ разсмотрѣлъ содержимое таинственнаго ящика, въ которомъ находились только дипломы и грамоты Шумахера съ нѣсколькими письмами Мункгольмскаго узника къ капитану Диспольсену, письмами, исполненными горечи, но не преступными, и которыя непріятны были одному лишь канцлеру Алефельду.
Въ то время какъ любопытная толпа тѣснилась на крѣпостной площади, нетерпѣливо ожидая казни сына вице-короля, а палачъ беззаботно прохаживался по помосту эшафота, судъ вышелъ изъ залы и послѣ короткаго совѣщанія, предсѣдатель едва слышнымъ голосомъ прочелъ приговоръ, осуждавшій на смерть Туріафа Мусдемона и возстановлявшій Орденера Гульденлью въ его прежнихъ правахъ и отличіяхъ.
XLIX
Остатки полка Мункгольмскихъ стрѣлковъ размѣстились въ старой казармѣ, уединенно расположенной на обширномъ четырехугольномъ дворѣ внутри крѣпости. Съ наступленіемъ ночи всѣ двери этого зданія по обычаю были заперты, въ немъ собрались всѣ солдаты за исключеніемъ часовыхъ, разставленныхъ на башняхъ, и караула у военной тюрьмы, примыкавшей къ казармѣ. Въ этой тюрьмѣ самой надежной и наиболѣе охраняемой изъ всѣхъ тюремъ Мункгольмскаго замка, находились двое осужденныхъ, которыхъ утромъ ждала висѣлица, — Ганъ Исландецъ и Мусдемонъ.
Ганъ Исландецъ былъ одинъ въ своей темницѣ. Онъ лежалъ на землѣ, въ оковахъ, положивъ голову на камень. Слабый свѣтъ проникалъ сюда сквозь четырехугольное рѣшетчатое отверстіе толстой дубовой двери, отдѣлявшей тюремную келью отъ сосѣдней комнаты, откуда несся хохотъ и ругательства сторожей, звонъ опорожниваемыхъ бутылокъ и стукъ костей, бросаемыхъ на барабанъ.
Чудовище молча ворочалось въ темнотѣ, то сжимая кулаки, то корча ноги и кусая желѣзныя оковы.
Вдругъ онъ позвалъ сторожа, который не замедлилъ появиться у рѣшетчатаго окошка двери.
— Что тебѣ нужно? — спросилъ онъ разбойника.
Ганъ Исландецъ поднялся на ноги.
— Я прозябъ, товарищъ. Лисѣ жестко и сыро на камняхъ; дай-ка сюда охапку соломы и огня, чтобы погрѣться.
— Изволь, отвѣтилъ сторожъ: — отчего не сдѣлать маленькаго одолженія бѣднягѣ, котораго завтра повѣсятъ, будь онъ самимъ исландскимъ демономъ. Я исполню твою просьбу… Есть у тебя деньги?
— Нѣтъ.
— Нѣтъ! У тебя, знаменитѣйшаго вора во всей Норвегіи, нѣть въ карманѣ какого нибудь несчастнаго дуката?
— Нѣтъ.
— Какихъ нибудь мелкихъ королевскихъ экю?
— Нѣтъ, говорю тебѣ!
— Даже аскалона?
— Ровно ничего. Даже не на что купить крысьей шкуры или человѣческой души.
Сторожъ покачалъ головой.
— Ну, это дѣло другое. Ты напрасно жалуешься, въ твоей тюрьмѣ не такъ холодно какъ тамъ, гдѣ ты уснешь завтра, не обращая вниманія на жесткую постель.
Съ этими словами сторожъ отошелъ, выругавъ чудовище, которое снова загремѣло цѣпями, кольца которыхъ звенѣли, какъ бы медленно ломаясь отъ порывистыхъ движеній.
Дубовая дверь отворилась. Вошелъ рослый малый въ красной саржевой рубашкѣ съ потайнымъ фонаремъ въ рукахъ въ сопровожденіи сторожа. Узникъ тотчасъ же притихъ.
— Ганъ Исландецъ, — сказалъ прибывшій: — я Николь Оругиксъ, палачъ Дронтгеймскаго округа. Завтра, на разсвѣтѣ, я буду имѣть честь повѣсить твою милость за шею на прекрасной новой висѣлицѣ, сооруженной уже на Дронтгеймской площади.
— Ты въ этомъ вполнѣ увѣренъ? — спросилъ разбойникъ.
Палачъ захохоталъ.
— Хотѣлось бы мнѣ, чтобы ты также прямо попалъ на небо по лѣстницѣ Іакова, какъ завтра попадешь на висѣлицу по лѣстницѣ Николя Оругикса.