— Клянусь честью, вы правы, — отвѣтилъ Фредерикъ, смѣясь. — Но, гдѣ не имѣлъ успѣха я, тамъ и самъ генералъ Шакъ потерпѣлъ-бы крушеніе. Да развѣ возможно взять крѣпость, всѣ части которой прикрыты и неусыпно охраняются? Что прикажете дѣлать противъ нагрудника, который позволяетъ видѣть только шею, противъ рукавовъ, скрывающихъ руки, такъ что только по лицу и кистямъ можно судить, что молодая дѣвушка не черна какъ Мавританскій императоръ? Дорогой наставникъ, вы сами стали бы школьникомъ. Повѣрьте, крѣпость неприступна, когда роль гарнизона исполняетъ у ней стыдливость.
— Правда, — согласился Мусдемонъ: — но нельзя-ли заставить стыдливость сдаться на капитуляцію, пустивъ любовь на приступъ, вмѣсто того, чтобы ограничивать блокаду волокитствомъ.
— Напрасный трудъ, мой милѣйшій. Любовь уже засѣла въ ней и подкрѣпляетъ стыдливость.
— А! Господинъ Фредерикъ, это новость. Съ любовью къ вамъ…
— Кто вамъ сказалъ Мусдемонъ, что ко мнѣ?..
— Такъ къ кому-же? — вскричали въ одинъ голосъ Мусдемонъ и графиня, которая до сихъ поръ слушала молча ихъ разговоръ и которой слова поручика напомнили объ Орденерѣ.
Фредерикъ хотѣлъ уже отвѣчать и обдумывалъ пикантный разсказъ о вчерашней ночной сценѣ, какъ вдругъ молчаніе, предписываемое законами рыцарства, пришло ему на умъ и измѣнило веселость его на смущеніе.
— Право, не знаю къ кому, — сказалъ онъ, запинаясь: — можетъ быть къ какому-нибудь мужику… вассалу…
— Къ какому-нибудь гарнизонному солдату? — спросилъ Мусдемонъ, покатываясь со смѣху.
— Какъ, сынъ мой! — вскричала въ свою очередь графиня: — Вы убѣждены, что она любитъ крестьянина, вассала?.. Какое счастіе, если-бы вы были правы!
— О, я въ этомъ нисколько не сомнѣваюсь, хотя онъ и не гарнизонный солдатъ, — добавилъ поручикъ обиженнымъ тономъ. — Но я настолько убѣжденъ въ этомъ, что прошу васъ, матушка, сократить мое безполезное пребываніе въ этомъ проклятомъ замкѣ.
Физіономія графини прояснилась, когда она узнала о паденіи молодой дѣвушки. Поспѣшный отъѣздъ Орденера Гульденлью въ Мункгольмъ представился тогда ей совершенно въ иномъ свѣтѣ. Она предположила въ немъ честь, оказанную ея сыну.
— Фредерикъ, вы теперь же разскажете намъ подробности любовныхъ похожденій Этели Шумахеръ. Это ничуть не изумляетъ меня: мужичка можетъ любить только мужика. А пока не проклинайте зáмокъ, доставившій вамъ вчера случай видѣться съ извѣстной личностью, сдѣлавшей первый шагъ къ сближенію съ вами.
— Что, матушка! — вскричалъ поручикъ, широко раскрывъ глаза: — Какой личностью?
— Оставь эти шутки, сынъ мой. Развѣ никто не посѣщалъ васъ вчера? Вы видите, что мнѣ все извѣстно.
— Дѣйствительно, лучше чѣмъ мнѣ, матушка. Чортъ меня возьми, если я видѣлъ вчера какое другое лицо, кромѣ смѣшныхъ рожъ, украшающихъ карнизъ старыхъ башенъ.
— Какъ, Фредерикъ, вы никого не видѣли?
— Никого, матушка, ей Богу!
Фредерикъ, не упоминая о своемъ соперникѣ въ башнѣ, повиновался закону молчанія; и притомъ какое значеніе могъ имѣть этотъ мужикъ.
— Какъ! — вскричала графиня. — Сынъ вице-короля не былъ вчера вечеромъ въ Мункгольмѣ?
Поручикъ расхохотался.
— Сынъ вице-короля! Право, матушка, вы или бредите, или смѣетесь надо мною.
— Ничуть, сынъ мой. Кто былъ вчера на караулѣ?
— Я самъ, матушка.
— И вы не видѣли барона Орденера?
— И не думалъ! — отвѣтилъ поручикъ.
— Но подумайте, сынъ мой, что онъ могъ прибыть инкогнито, что вы никогда его не видали, такъ какъ воспитывались въ Копенгагенѣ, а онъ въ Дронтгеймѣ; вспомните, что говорятъ о его капризахъ, причудахъ. Убѣждены ли вы, сынъ мой, что не видѣли никого?
Фредерикъ колебался нѣсколько мгновеній.
— Нѣтъ, — вскричалъ онъ: — никого! Мнѣ нечего болѣе прибавить.
— Но въ такомъ случаѣ, - возразила графиня: — баронъ, безъ сомнѣнія, не былъ въ Мункгольмѣ?
Мусдемонъ, сперва изумленный не менѣе Фредерика, не проронилъ ни одного слова изъ разговора.
— Позвольте, благородная графиня, перебилъ онъ мать молодаго Алефельда: — господинъ Фредерикъ, скажите, пожалуйста, какъ зовутъ вассала, любовника дочери Шумахера?
Онъ повторилъ свой вопросъ, такъ какъ Фредерикъ, погруженный въ задумчивость, не слушалъ его.
— Я не знаю… или скорѣе… Да, я не знаю.
— Но почему вы знаете, что она любитъ вассала?