— Нѣтъ, милостивый государь, — отвѣчалъ смотритель Спладгеста, нѣсколько успокоенный своимъ инкогнито: — увѣряю васъ, я совсѣмъ не знаю его. И мнѣ вовсе непріятно будетъ познакомиться съ человѣкомъ, имѣвшимъ несчастіе прогнѣвить васъ.
— А вы, отшельникъ, — продолжалъ Оругиксъ: — кажется вы знаете его?
— Да, отлично, — отвѣтилъ отшельникъ: — это человѣкъ высокаго роста, старый, сухощавый, плѣшивый…
Спіагудри, страшно встревоженный этимъ перечисленіемъ примѣтъ, съ живостью поправилъ на головѣ свой парикъ.
— Руки у него, — продолжалъ отшельникъ: — длинныя какъ у вора, дней восемь не встрѣчавшаго путешественника, спина сгорбленная…
Спіагудри выпрямился сколько могъ.
— Словомъ, его можно было бы принять за одинъ изъ труповъ, которые онъ стережетъ, если бы не пронзительный взоръ его глазъ…
Спіагудри схватился рукой за свой спасительный пластырь.
— Спасибо, отецъ, — поблагодарилъ палачъ отшельника: — гдѣ бы мы съ нимъ не встрѣтились, я сразу узнаю теперь стараго жида…
Спіагудри, считавшій себя добрымъ христіаниномъ и возмущенный такой нестерпимой обидой, не могъ удержаться отъ восклицанія:
— Жида, милостивый государь!..
Онъ тотчасъ же умолкъ, съ ужасомъ чувствуя, что проговорился.
— Да, жида или язычника; не все ли равно, если онъ, какъ слышно, знается съ чортомъ!
— Я легко бы повѣрилъ этому, — возразилъ отшельникъ съ сардонической усмѣшкой, которую невполнѣ скрывалъ его капюшонъ: — не будь онъ завзятымъ трусомъ. Гдѣ ему знаться съ сатаною! Онъ настолько же трусливъ, насколько золъ. Когда онъ струситъ, онъ не узнаетъ даже самаго себя.
Отшельникъ говорилъ медленно, какъ бы измѣняя свой голосъ, и это придавало особенную выразительность его словамъ.
— Не узнаетъ самаго себя, — повторилъ про себя Спіагудри.
— Отвратительно, когда злодѣй въ добавокъ становится трусомъ, — замѣтилъ палачъ: — его даже не стоитъ ненавидѣть. Съ змѣей надо бороться, ящерицу же достаточно растоптать ногами.
Спіагудри рискнулъ сказать нѣсколько словъ въ свою защиту.
— Но, господа, развѣ вы дѣйствительно убѣждены въ томъ, что говорите объ этомъ должностномъ лицѣ? Его репутація…
— Репутація! — подхватилъ отшельникъ: — Самая гнусная репутація во всемъ округѣ!
Обезкураженный Бенигнусъ обратился къ палачу:
— Милостивый государь, въ какихъ преступленіяхъ обвиняете вы его? Безъ сомнѣнія ваша ненависть должна имѣть серьезныя основанія.
— Справедливое мнѣніе, старина. Такъ какъ наши коммерческіе интересы сталкиваются, Спіагудри не упускаетъ случая, чтобы не напакостить мнѣ.
— О! Господинъ, не вѣрьте этому!.. Но если бы даже это было справедливо, очевидно этотъ человѣкъ не видалъ васъ, какъ я, въ кругу семьи, съ прелестной супругой и восхитительными дѣтьми, гостепріимно принимающаго чужестранцевъ у своего домашняго очага. Если бы ему, подобно намъ пришлось воспользоваться вашимъ любезнымъ радушіемъ, этотъ несчастный не былъ бы вашимъ врагомъ.
Лишь только Спіагудри кончилъ свою ловкую рѣчь, высокая женщина, до сихъ поръ не проронившая ни слова, поднялась и сказала торжественнымъ, саркастическимъ тономъ:
— Нѣтъ ничего ядовитѣе жала ехидны, вымазаннаго въ меду.
Она снова сѣла у очага и продолжала оттачивать щипцы, хриплый и визгливый звукъ которыхъ, мучительно поражая въ промежуткахъ разговора слухъ четырехъ путниковъ, походилъ на хоръ греческой трагедіи.
— Право, эта женщина помѣшаласъ, — пробормоталъ Спіагудри, не зная какъ иначе объяснить себѣ такой плохой эффектъ своей лести.
— Бехлія права, сѣдовласый ученый! — вскричалъ палачъ: — Я повѣрю, что у васъ жало ехидны, если вы станете еще защищать этого Спіагудри.
— Избави Боже, хозяинъ! — подхватилъ тотъ: — Я совсѣмъ не защищаю его!
— Тѣмъ лучше. Вы понятія не имѣете до чего доходитъ его наглость. Вѣрите ли, этотъ нахалъ смѣетъ оспаривать у меня право на голову Гана Исландца?
— Гана Исландца!.. — рѣзко повторилъ отшельникъ.
— Ну да! Знаете вы этого знаменитаго разбойника?
— Знаю, — отвѣчалъ отшельникъ.
— Ну-съ, каждый разбойникъ составляетъ собственность палача, не такъ ли? Что же теперь придумалъ этотъ адскій Спіагудри? Онъ проситъ, чтобы голова Гана была оцѣнена…