— Онъ проситъ, чтобы голова Гана была оцѣнена? — переспросилъ отшельникъ.
— Да, онъ дерзнулъ на это, и единственно для того, чтобы тѣло попало въ его лапы, а я лишился своихъ выгодъ.
— Какая подлость, Оругиксъ, рѣшиться оспаривать то, что очевидно составляетъ твою собственность!
Злобная усмѣшка, сопровождавшая эти слова, ужаснула Спіагудри.
— Продѣлка тѣмъ болѣе низкая, братъ отшельникъ, что мнѣ во что бы то ни стало необходимо казнить такого человѣка, какъ Ганъ, чтобы выйти изъ неизвѣстности и составить себѣ карьеру, которой не сдѣлала мнѣ казнь Шумахера.
— Въ самомъ дѣлѣ, хозяинъ Николь?
— Да, братъ отшельникъ. Приходите сюда въ день ареста Гана, мы заколемъ жирную свинью въ честь моей будущей славы.
— Охотно; но почемъ знать, можетъ быть я не буду свободенъ въ этотъ день? А затѣмъ, не ты ли самъ только что посылалъ къ черту честолюбіе?
— Еще бы, когда я вижу, что достаточно какого нибудь Спіагудри и прошенія оцѣнить голову, чтобы разсѣять въ прахъ самые вѣрные мои разсчеты.
— А! — подхватилъ отшельникъ страннымъ тономъ: — Такъ Спіагудри проситъ оцѣнить голову!
Голосъ его производилъ на злополучнаго смотрителя такое же дѣйствіе, какое производитъ на птицу взглядъ жабы.
— Господа, — сказалъ онъ: — зачѣмъ судить такъ опрометчиво. Все это можетъ быть невѣрно, быть можетъ ложный слухъ…
— Ложный слухъ! — вскричалъ Оругиксъ: — Напротивъ, дѣло ясно какъ день. Прошеніе синдиковъ, скрѣпленное подписью смотрителя Спладгеста, получено уже въ Дронтгеймѣ. Ждутъ только рѣшенія его превосходительства генералъ-губернатора.
Палачъ видимо зналъ всю подноготную, такъ что Спіагудри не посмѣлъ болѣе оправдываться и въ сотый разъ принялся внутренно проклинать своего молодаго спутника. Но каковъ былъ его ужасъ, когда отшельникъ, послѣ нѣсколькихъ минутъ размышленія, вдругъ спросилъ насмѣшливымъ тономъ:
— Скажи-ка, хозяинъ Николь, какое наказаніе положено за святотатство?
Эти слова произвели на Спіагудри такое дѣйствіе, какъ будто съ него сорвали пластырь и парикъ. Съ тоской ждалъ онъ отвѣта Оругикса, который не торопясь опоражнивалъ свой стаканъ.
— Это смотря по тому, въ чемъ состояло святотатство, — отвѣтилъ палачъ.
— Ну, положимъ, поруганіе мертвеца?
Съ минуты на минуту, дрожащій отъ ужаса Бенигнусъ ожидалъ, что отшельникъ назоветъ его по имени.
— Въ былое время, — хладнокровно отвѣчалъ Оругиксъ: — святотатца закапывали въ землю живымъ вмѣстѣ съ поруганнымъ трупомъ.
— А теперь?
— Теперь наказаніе легче.
— Легче! — повторилъ Спіагудри, едва дыша.
— Да, — продолжалъ палачъ съ довольнымъ и небрежнымъ видомъ артиста, говорящаго о своемъ искусствѣ: — сперва каленымъ желѣзомъ клеймятъ ему икры буквою С…
— А потомъ? — чуть не вскрикнулъ старый смотритель, надъ которымъ было бы затруднительно произвести эту часть наказанія.
— А потомъ, — продолжалъ палачъ: — довольствуются его повѣшаніемъ.
— Пощадите! — вскричалъ Спіагудри: — повѣсить человѣка!
— Что это съ нимъ? Онъ смотритъ на меня съ видомъ преступника, взирающаго на висѣлицу.
— Съ удовольствіемъ вижу, — замѣтилъ отшельникъ: — что люди возвращаются къ правиламъ гуманности.
Въ эту минуту стихнувшая буря позволила отчетливо различить ясный, прерывистый звукъ рога.
— Николь, — замѣтила жена палачу: — это погоня за какимъ нибудь злодѣемъ, это рогъ полицейскихъ.
— Рогъ полицейскихъ! — повторилъ каждый изъ присутствующихъ съ разнообразнымъ оттѣнкомъ въ голосѣ, а Спіагудри съ выраженіемъ величайшаго ужаса.
Въ ту же минуту кто то постучался въ дверь башни.
XIII
Левигъ, большое селеніе, расположенное на сѣверномъ берегу Дронтгеймскаго залива, примыкаетъ къ цѣпи низкихъ холмовъ, голыхъ или причудливо испещренныхъ участками обработанной земли, подобно мозаичной плоскости, сливающейся съ горизонтомъ.
Селеніе представляетъ невеселый видъ. По обѣимъ сторонамъ узкихъ, извилистыхъ улицъ лѣпятся деревянныя и тростниковыя хижины рыбаковъ, коническія землянки, гдѣ доживаютъ остатокъ своихъ дней дряхлые рудокопы, которымъ сбереженная на черный день копѣйка позволяетъ отдохнуть на старости лѣтъ; легкіе срубы, которые охотникъ за сернами кроетъ соломой и обиваетъ звѣриными шкурами, по возвращеніи съ охоты.
На площади, гдѣ видны теперь развалины большой башни, возвышалась тогда древняя крѣпость, воздвигнутая Гордою, мѣткимъ стрѣлкомъ, владѣтелемъ Левига и соратникомъ языческаго короля Гольфдана. Въ 1698 году въ ней жилъ синдикъ селенія, пользовавшійся самымъ лучшимъ жилищемъ, которое уступало лишь жилищу серебрянаго аиста, каждое лѣто гнѣздившагося на остроконечной колокольнѣ церкви, подобно бѣлому шарику на заостренной шапкѣ мандарина.