Был почти полдень, когда доктор Яролим лично отвез Гану, всю загипсованную и все еще без сознания, обратно в инфекционное отделение, передал ее заведующему и язвительно заметил:
— Теперь, надеюсь, она от вас никуда не убежит.
— Вам ли не знать, коллега, что, когда у пациентов жар…
— Знаю-знаю, — перебил его Яролим. — Но, коллега коллегой, а если она умрет, я вас покрывать не буду.
Каждый раз, когда кто-то из больных проигрывал свою борьбу с тифом и сестра прикрывала тело несчастного простыней и увозила, все пациенты самых разных вероисповеданий и политических взглядов в страхе обращались к тому, в существование которого им теперь страстно хотелось уверовать.
Они молитвенно складывали руки и просили, чтоб он отвел от них беду и позволил вернуться к прежней жизни.
Спустя несколько дней тетя Гана оправилась от лихорадки и начала воспринимать окружающий мир. Молитвенно сложить руки она все равно не могла, так как правая рука у нее была по локоть в гипсе. Впрочем, она бы все равно не молилась. Она не понимала, как можно обращаться к существу, которого в лучшем случае нету, а в худшем — которое само насылает эти муки или, хоть оно и всесильно, никак им не препятствует.
Между тем эпидемия тифа отступала, смертей становилось все меньше, и пациенты постепенно выписывались из больницы домой. Вот и Гана, состояние которой недавно не внушало никаких надежд, теперь быстро приходила в себя, но позаботиться о себе сама была еще не в состоянии, поскольку обе ноги у нее сковала гипсовая броня.
Она ничего не знала о семье своей сестры, но совсем не удивлялась, что за время болезни ее никто не навестил, потому что посещения в инфекционном отделении были запрещены. Она не помнила, откуда взялись переломы, и только по крупицам, больше от других пациентов, чем от персонала, узнавала о том, как бродила в бреду по коридорам и, убегая в беспамятстве от мнимых преследователей, выпала из окна третьего этажа. Но поскольку ее блуждания по коридорам и падения никто не видел, слухи ходили самые разные. Одни говорили, что Гана пыталась покончить с собой, другие, наоборот, утверждали, что на нее кто-то напал. Встречались и версии, что тут не обошлось без потусторонних сил, поскольку многие больные, охваченные лихорадкой, тоже бредили и не могли отличить в своих воспоминаниях, что правда, а что сон. Вскоре пациенты стали так бояться, что даже в туалет ходили по двое.
В конце концов пришлось вмешаться доктору Яролиму и официально объяснить Гане, что с ней приключилось на самом деле.
Гане бы и в голову не пришло винить в своем падении кого-то, кроме себя, и за это сестры отделения были ей так благодарны, что ухаживали за молчаливой женщиной, будто она им сестра родная.
Только к середине мая кости ног у Ганы окрепли настолько, что выдерживали вес ее тощего тела, рука двигалась, хоть и не выпрямлялась полностью, и ребра срослись, так что ночью она могла поворачиваться на бок, а днем глубоко дышать. Гана давно отвыкла прислушиваться к своим ощущениям, научилась способности не думать о будущем и при дневном свете забывать о прошлом. Только порой внезапное воспоминание заставало ее врасплох, будто окутывая ее темным одеялом и примораживая к месту. Она привыкла не привязываться ни к вещам, ни к людям, поэтому пребывание в больнице было для нее вполне сносно и возвращение домой не вызывало никаких чувств и ожиданий.
«Скорая помощь» привезла ее прямо к дому. Гана кивнула водителю на прощание. А тот захлопнул дверь и уехал, радуясь, что избавился от этой странной женщины. Он любил поболтать со своими пассажирами, но эта бабенка за всю дорогу не шелохнулась и не произнесла ни слова. Если бы она не сидела так прямо, он бы решил, что она умерла. Водителю то и дело приходилось на нее поглядывать, и это так выбило его из колеи, что он несколько раз чуть не врезался. В следующий раз он не будет сажать пациентов в кабину. Пусть лучше сидят себе спокойно сзади.
Гана сжала в руках сумку и направилась к дому. Она и не подумала вдохнуть поглубже весенний воздух или осмотреть площадь родного города. Не пыталась узнать новости, ее не занимало, как пережили эпидемию ее соседи и знакомые. Она сразу вошла в квартиру на втором этаже, открыла окна, чтобы выветрить затхлый запах, и, только взглянув на неприбранную постель и засохшую кливию, единственный цветок, который у нее был, потому что когда-то давно сестра подарила его на день рождения, она впервые задумалась, почему же Роза сюда ни разу не зашла. Гана сидела за столом на кухне, смотрела на авоську, которая все еще лежала там, где она ее почти три месяца назад уронила, и размышляла.