Я запихала все свое белье, пижамы и зимние вещи в большую матерчатую сумку и заперла дверь дома, который принадлежал мне, но уже не был для меня родным.
Наверное, не стоило туда возвращаться, потому что, хоть мы и пробыли в старой квартире над часовой мастерской всего ничего, мне было ужасно тяжело, а тетя, которая вообще ждала на лестнице, вернувшись домой, снова перестала разговаривать: она только сидела на кухне и смотрела в пустоту.
Но вообще надо признать, тетя Гана старалась. На обед у нас бывала картошка со сметаной, картофельные оладьи, картофельная запеканка или еще что-нибудь из картошки, овощей или бобов — кроме гороха, — и я по взгляду, который тетя бросала на потрепанный кошелек, поняла, что дело не в скудной фантазии, а в нехватке денег. Я-то обедала в школьной столовой, так что не голодала, а вот тетя Гана довольствовалась одним только картофелем и хлебом.
Меня угнетало, что она о себе совсем не заботится.
Я стеснялась ходить по городу с тетей в растянутом черном свитере и стоптанных башмаках, поэтому под любым предлогом старалась этого избежать. Мне было неприятно, что люди на нас оглядываются, некоторые даже брезгливо отворачиваются, а кое-кто — в основном дети — кричит вслед что-нибудь обидное. А тете было глубоко плевать.
— Почему ты всегда носишь черное? — приставала я к ней. — Почему хотя бы не здороваешься, когда заходишь в магазин? Почему все время тут сидишь?
Тетя не отвечала. Она пропускала мои вопросы мимо ушей, и со временем я перестала спрашивать.
С деньгами становилось с каждым днем все напряженнее. Тетя не работала. Да и не могла. Кем ей было работать? Продавщицей? Представляю, как бы она внезапно застывала посреди магазина, уставившись в одно точку. Учительницей? Кто бы доверил своих детей такой странной женщине? Уборщицей или поварихой? Но сил у нее было не больше, чем у вареной мухи.
Она постоянно хваталась то за сердце, то за спину, то за живот, а порой так задыхалась, что мне становилось страшно. Думаю, тетя не смогла бы работать, даже не будь она слегка помешанной. «Помешанной» ее называл мой отец, а мама всегда защищала.
— Гана не помешанная, — возражала она. — У нее просто душевная усталость.
Но пожив с тетей Ганой, я начинала соглашаться с папой.
Тете Гане полагалась небольшая пенсия, а после визита дамы из опеки с таким высоким пучком, какого я в жизни не видела, стало приходить пособие и на меня, так что нам с тех пор жилось немного легче. Хоть меню оставалось неизменным, зато тетя теперь могла откладывать на черный день: на случай, если мне понадобятся новые колготки или карандаши. Тот день, когда нас посетила дама из опеки, я помню в мельчайших подробностях. Я тогда прожила у тети Ганы месяца три. Я уже пообвыклась и боялась, как бы не пришлось снова переезжать.
В житье с тетей Ганой были свои достоинства и недостатки. Да, ее стряпня была не слишком разнообразной, и с чудаковатой тетей особо не поболтаешь. Но со временем я перестала ждать от нее ответов. Я садилась напротив нее и рассказывала ей все, что происходило в школе, кто что сказал, что было на завтрак у Ярмилки Стейскаловой — просто все, что взбредало в голову. Тетя никогда меня не перебивала, но иногда вставала и уходила в спальню.
Еще одним преимуществом было, что тетя ничего мне не запрещала и не требовала. Если бы я решила не идти в школу или пойти туда босиком, она бы даже не заметила. Как ни странно, я никогда этим не пользовалась.
Дама из опеки села на краешек стула, нацепила очки и оглядела кухню. Вид кухни даму скорее всего удовлетворил, так как тетя тщательно прибирала ее каждый день. Наверное, она ждала, что тетя хотя бы предложит ей чаю, но Гана подвинула стул, села напротив и молчала. Женщина разложила перед собой какие-то бумажки и начала вещать.
Она поясняла постановления, перечисляла законы, задавала вопросы и сама же на них отвечала, спросила, почему мы не получаем сиротскую пенсию, тут же заполнила за нас заявку и сунула тете на подпись, а мы с тетей только таращились на нее, и наверняка у нас были одинаково недоуменные выражения лица, во всяком случае даме из опеки Гана совсем не показалась странной.
Закончив свой пятнадцатиминутный монолог, из которого я усвоила только, что останусь у тети, а пособие нам будет приносить почтальонша пятнадцатого числа каждого месяца, дама сгребла бумажки, резво вскочила и ущипнула меня за щеку.
— Значит, тебе у тети нравится?