— Грязная жидовка, — выкрикнул один. Парень в кепке притянул к себе полу Ганиного пальто и принюхался:
— Фу, она правда воняет!
Гана отмахнулась от него сумкой и попыталась пробраться к дому. Тут открылась дверь лавки и оттуда выбежал Алоис Урбанек.
— Пошли вон, мерзавцы, — крикнул он. — Еще раз такое повторится, и я вас найду, вот увидите.
Мальчишки разбежались, и только оказавшись на безопасном расстоянии, замедлили шаг, а один смело крикнул через плечо:
— Жидолиз!
Мальчишки засмеялись и побежали восвояси.
Урбанек придержал для Ганы дверь в дом и, заметив, что она еле сдерживается, чтобы не заплакать, принялся ее утешать:
— Не обращайте внимания, Ганочка. Они просто дети. Сами не знают, что говорят.
— Это все из радио, — сказала Гана. Гелеровы свое радио уже сдали, потому что евреям запрещено было держать приемники, но Гана хорошо помнила еще с тех пор, как оно у них было, разжигающие ненависть передачи, в которых рассказывали, что евреи — дармоеды, у которых нет собственной земли: они объедают страну, которая их принимает, живут трудом других и злоупотребляют добротой честных тружеников. Они в принципе не заслуживают никаких льгот, поэтому им не положены талоны на фрукты, рыбу, птицу и мясо. Гана уже не помнила, когда в последний раз ела что-то сладкое, а ночью ей снились бутерброды с медом. Но евреям такого не полагалось.
— Спасибо, пан Урбанек. Только бы у вас не было из-за меня неприятностей. А вдруг мальчишки кому-нибудь расскажут, что вы меня защищали?
— Не расскажут. Их и дома за такое поведение не погладили бы по головке, — успокаивал ее продавец, хотя сам не был в этом уверен. — Но вам не стоит по вечерам выходить из дома. При свете дня они бы не осмелились нападать.
Гана потупилась.
— Вы же знаете, что нам, — она запнулась и ждала, поймет ли Урбанек, кого она имеет в виду, — можно ходить за покупками только с четырех до шести вечера. В это время уже темнеет. — Она потрясла полупустой сумкой. — Правда, к вечеру всё раскупают.
Алоис Урбанек покосился на обвисшую сумку.
— Кстати, чуть не забыл, я же принес вам немного яблок. Вот закрою магазин и отнесу вам.
— Тише, — Гана испуганно оглянулась. Она боялась, что их кто-нибудь услышит. Яблоки и другие фрукты евреям были запрещены. — Спасибо, — шепнула она и побежала вверх по лестнице.
Урбанек снова вышел на площадь, чтобы опустить решетку на витрину магазина. Вставляя крюк на длинной железной палке в петлю решетки, он думал о том, как часто, таская ящики на заводе, он мечтал, что однажды снова будет работать в писчебумажной лавке на площади. Теперь он даже управляет магазином, но часто ловит себя на мысли, что лучше бы опять стоять на складе и грузить тяжелые ящики на грузовики.
На лестнице с первого на второй этаж в доме Карасеков третья ступенька сверху темнее и менее затоптанная, чем остальные. В тридцать восьмом, когда тяжелые шкафы из имущества Вайсов переставляли на чердак их дома, у одного из рабочих выскользнул из рук ремень, на котором несли тяжелую мебель, шкаф съехал и всем весом навалился на деревянную ступеньку — кусочек откололся. Несчастный рабочий быстро опомнился и подпер шкаф плечом. В тот день он уже не мог поднять даже стул и целую неделю потом отлеживался дома, что не очень-то обрадовало его жену, поскольку он только ругался грубыми словами и лечил ушибленное плечо холодным и компрессами и ромом.
Карел Карасек заявил, что от этих Гелерок одни неприятности — мол, он всегда так говорил. И что Гелерова должна заплатить за ущерб. Но потом под ледяным взглядом матери сам отправился к столяру и заказал новую ступеньку. То, что она заметно отличалась по цвету, было не так важно. Но главное, новое дерево, стоило на него наступить, отчаянно скрипело, даже под тихими кошачьими шагами Карела Карасека, а порой стонало и посреди ночи — наверное, чтобы не растерять навык.
И наверняка именно скрип новой ступеньки выдал Гану Гелерову, когда она выходила от пани Людмилы. Во всяком случае Карел Карасек как раз вовремя появился на пороге двери, ведущей из мастерской в жилую часть дома. Он откашлялся, чтобы сказать Гане то, что уже давно не давало ему спокойно спать.
— Барышня, — начал он, — не могли бы вы зайти ко мне на минутку?