Я оцепенела.
— Почему все так боятся отправки на восток?
На этот раз Ярка не сразу нашлась с ответом.
— Потому что никто из тех, кого отправили на восток, больше не давал о себе знать. Странно, тебе не кажется?
Да, очень странно. Мы обе задумались над тем, что это может означать.
— Если хочешь, я расскажу тебе все, что знаю о наших соседках, — помолчав, сказала Ярка, и до меня только теперь дошло, что она столько трещит, чтобы заглушить тревожные мысли.
За каких-то полчаса, которые она пролежала на моей койке, мне довелось услышать немало подробностей жизни и замечаний о каждой женщине из нашего блока. Не успела я решить, стоит ли водить дружбу с Яркой, как что-то шлепнулось мне на одеяло.
— Тебе подарок, — раздалось с верхнего яруса.
Я пошарила рукой и нащупала картофелину. Большую картофелину. Да, Ярка хорошая подруга. И картошка тому доказательство.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Мезиржичи, лето 1945
— Ганочка…
Пан Урбанек был в замешательстве. Он говорил что-то без умолку, его голос перескакивал с радостных высот на сочувственные глубины, но мне было сложно сосредоточиться на содержании. Я была совсем без сил, и со всех сторон на меня обрушивались воспоминания. Я боялась спросить, что стало с Розой, потому что была уверена, что и так знаю ответ. Мы оставили ее в городе совсем одну. Какой шанс был у юной еврейской девушки уцелеть и прожить тут целых три года?
Дорога меня утомила, встреча с городом взволновала, и мир начал расплываться в тумане. Я закрыла глаза, и сквозь белую завесу до меня донесся далекий звон колокольчика над дверью. Когда я снова открыла глаза, лавка была пуста, но я слишком устала, чтобы меня это беспокоило. Я сунула в рот корочку хлеба, снова оперлась головой о прилавок и погрузилась в отупляющую дрему.
Кто-то тронул меня за плечо. Я вздрогнула, открыла глаза и повернула голову. Я не сразу осознала, где я. Рядом с паном Урбане-ком стоял Карел Карасек, несколько худее, чем я его помнила. Он старался на меня не таращиться, но любопытство перевешивало хорошие манеры. Карасек осмотрел то, что от меня осталось. К этому я уже тоже давно привыкла. Я отерла тыльной стороной ладони ниточку слюны в уголке губ, уставилась в стену и ждала, что будет дальше.
Двое мужчин о чем-то посоветовались, а потом обратились ко мне, но сквозь густой туман звуки еле-еле пробивались к моим ушам. Они подошли ближе, невыносимо близко, встали по бокам и протянули ко мне руки. Видимо, они хотели помочь мне встать, но я отшатнулась. Я не выношу прикосновение чужих рук.
Они удивленно попятились.
Пан Урбанек опять что-то сказал. Я следила за движением его губ и изо всех пыталась выбраться из тумана.
— Отведем… домой… Роза……
— Роза? — повторила я.
— Да. Мы вас туда отведем.
Я все еще не понимала, почему мне нужно снова покидать свой родной дом, куда я наконец вернулась, но покорно вышла в сопровождении обоих мужчин на улицу. Они повели меня через залитую солнцем площадь, шли по бокам, как охрана, и я про себя гадала, зачем мне идти к Карасекам. Я правильно поняла, что там Роза? Почему она не пришла ко мне? Почему она не у нас дома?
Размышления утомляли меня еще сильнее, чем ходьба. Мне приходилось сосредоточиться перед каждым следующим шагом, и туман в моей голове снова сгустился. «Роза, — повторяла я про себя. — Роза».
И вот мы уже стоим перед дверями дома, в который я столько раз неохотно заходила, чтобы ухаживать за маминой подругой пани Карасковой, шагнули в прохладу и полутьму подъезда и услышали шаги бегущих по лестнице ног. Кто-то обхватил меня руками, прижался мокрым лицом и рыдал на плече. Мне пришлось опереться на стену. Меня обдало знакомым ванильным запахом, и сердце снова забилось, потому что в этот момент в моей голове всплыло осознание, что я на свете не одна.
— Ганочка, Ганочка… ты вернулась. Значит, и мама наверняка вернется и…
На лестнице зажегся свет, Роза впервые на меня посмотрела как следует и заплакала, потому что в эту секунду поняла, что мы остались только вдвоем.
Я виновато попятились. Ведь это я причинила ей такую огромную боль. Никто ничего не говорил, только Роза тихонько всхлипывала и сжимала мою руку. Я осторожно ее выдернула.
Жизнь в Терезине текла по своим четко определенным правилам. Я быстро поняла, что, хотя в городе, который Гитлер «подарил» евреям, и есть еврейское самоуправление, первое и последнее слово тут принадлежит нацистской комендатуре.