Валерий Большаков
Ганфайтер. Огонь на поражение
Пролог
Тихий океан, Центральная котловина, впадина Яу. 2094 год
– Что-то я не пойму… — обеспокоился Тимофей Браун. — Гонятся за нами, что ли?
Он сидел на месте бортинженера «Аппалузы», деревенел спиною и тревожно вглядывался в экран локатора, с краю которого зеленел мерцающий овал — отражение чужого корабля. «Попадос», как Витя говорит…
Командир и пилот батискафа Виктор Волин — розовощекий плечистый парень — горбился перед своим пультом, нежно поглаживая мягкие рукоятки штурвала.
– Догоняют? — спросил он спокойно, лениво даже.
— Да нет… Но получается, что преследуют — и не приближаются особенно, и не отстают.
— Не грузись, — посоветовал Виктор. — Знаешь, сколько таких, как мы, по океану шарится? — Подавшись к экрану, командир потёр щетинистый подбородок. — Обводы знакомые… Вроде как БПГ. Слышь, Тим?
— Знать бы, чей это скаф, — отозвался Браун, заметно нервничая, — и зачем мы им занадобились…
— Господи, да кому мы нужны? Говорю же тебе, не грузись! — Виктор поёрзал и спросил официальным голосом: — Глубина?
— Пять тысяч двести, — негромко отрапортовал Тимофей. Хладнокровие друга (или легкомыслие?) малость подуспокоили его. — Азимут сто девяносто, скорость двадцать узлов.
— А добавить если?
— Могу. Но за турбины не ручаюсь.
— Пипец…
— Витя, нам подсунули старье и ломье. Реактор конченый, аккумулятор пробивает на корпус, комп виснет, а чтобы заработал монитор, надо по нему стукнуть. Но не сильно, иначе вообще перестанет показывать…
Волин вздохнул.
— Чё ты хочешь, — проговорил он с горечью. — За наши деньги только такой и купишь… Там ребята из Океанского патруля «Дип стар» предлагали — почти что новый батик, так за него столько просили, что… Короче, полжизни надо работать и копить до посинения! Пипец…
— А всё эта ТОЗО, — тихо сказал Браун. — Раньше экспедиции были, как экспедиции, а сейчас…
— Раньше! — хмыкнул Волин. — Да кто б тебя тогда в экспедицию пустил? Сиди, сказали бы тебе ученые дяди, и не рыпайся.
— А ты бы намекнул тем патрульным, что батик нам не для увеселительных прогулок…
— И чё бы я им сказал? — Виктор сощурил маленькие, пронзительно-зеленые глаза.
— Что мы ту атомарину ищем…
— Ты чё, с дуба рухнул?! Да за нами тогда бы вся толпа рванула! Знаешь, сколько разговоров ходит про тот, последний рейс «Голубки»? Одни божатся, будто на борту атомарины уплыли вожди «золотых» — поняли, что победа им не светит, а Второй Гражданской капец настаёт. Другие верят, что у ней трюмы забиты всяким там искусством…
— …А третьи, — подхватил Браун не без ехидства, — убеждены, что «Голубка» везла золотой запас.
— Да она взаправду его везла! — с жаром отозвался Волин. — Я ж тебе рассказывал! Отступали когда «золотые», они свой любимый металл прихватили — полностью выпотрошили сейфы Планетарного банка, четыреста тонн в слитках! Понимаешь, в чём изюминка? А если мы «Голубку» отыщем, то так разбогатеем, что…
Виктор замотал головой, не находя слов для выражения. А Браун мечтательно вздохнул. Скептик по натуре, он не слишком верил в рассказы о золоте «золотых». Смешная тавтология, не более. Да в каждом салуне наслушаешься трёпа о Великом Морском Змее, о «Летучем голландце», о пиратских кладах и разумных кальмарах! Байки про сокровища «Золотой гвардии» входили в этот список.
Однако, при всех своих сомнениях, Тимофей не мог не верить Виктору — тот никогда не врал. Вообще. Из принципа. И Браун поддержал друга в его стремлении добыть золото — батискаф они купили вскладчину, потратив все свои накопления. А вдруг и вправду повезёт?!
Волин сказал что-то, но бортинженер не сразу вышел из глубокой задумчивости.
— Прости, ты что-то сказал? — встрепенулся он.
— Я говорю, — откликнулся Виктор, — ТОЗО мне даже нравится. Знаешь, океанцы здорово похожи на этих… с Дикого Запада, шерифов всяких там, ковбоев, индейцев, ранчеро… Согласись!
— Тогда китопасы — это ковбои, — подхватил бортинженер, — а комиссары — они как шерифы.
— Так я чё и говорю! Здесь всё такое же. Как ты сказал тогда — веет… Нет — витает дух фронтира!
— Ага. Как начнут стрелять, такой дух завьётся… Раньше в салунах пороховой гарью смердело, а теперь озоном пованивает.
— Ничего-то ты не понимаешь! При чём тут, вообще, обоняние? Перестрелки — это так, издержки вольницы. Разве в этом главное? В ТОЗО все чётко — или ты хороший, или ты плохой. Симметрия! Либо ты трус, либо храбрец. Честный или врун. Черное — белое, полутонов нет. Понимаешь, в чём изюминка? Все или туда, или сюда! Одни идут пасти китов или, там, в охрану на планктонные плантации, а другие сбиваются в шайки китокрадов или грабят рейсовые субмарины…
— Одни ищут сокровища затонувших кораблей, — тихо продолжил Браун, косясь на экран, — а другие подкрадываются, чтобы их отнять…
— Ну, прям!
Тимофей припомнил деда Антона — как старый ходил по кабинету из угла в угол, шлепая тапками, и вещал своим лекторским голосом: «Категорически заявляю: Тихоокеанская Зона Освоения давно выродилась в зону аномальную! Хотя исходная идея была куда как хороша — привлечь в ТОЗО побольше неработающих, дать им то, в чем они нуждаются, — простую работу, ручной труд. Такой, как у машинистов глубоководных танков, пилотов субмарин, всяческих подрывников, сервис-операторов, монтажников, водителей, барменов, короче говоря, у всех тех, кого легко было заменить роботами. И кого заменили — здесь, „на берегу“, как говорят океанцы. „На материке“.
Честно говоря, Тима, я категорически не согласен с нашей системой. Я даже поддерживал неосоциалистов на выборах тогда, в шестидесятых. Ты не помнишь того смутного времени, а у меня все в памяти отложилось — как миллиарды человек выводили с производства, как миллиарды машин забивали полки бесплатных магазинов продуктами и промтоварами… Тогда по всей нашей Евразии трудилось миллионов несколько, еще тысяч сто летало по космосу, а остальные занимали очередь за матблагами.
Попадались, конечно, благонамеренные граждане, призывавшие меру знать, блюсти хоть видимость баланса между способностями и возможностями, но их трезвые голоса тонули в рёве осчастливленных толп, где солировали президенты, дружно выводившие: „Народы нас не поймут!“ И народы радостно скандировали в ответ: „Счастье для всех — и даром!“ Короче, политика в который раз поимела экономику…
А потом, когда люди дорвались до бесплатного, когда устали хапать и отовариваться на халяву, пришло похмелье.
Работягам не надо было больше рано вставать, мечтая о выходном, об отгуле или отпуске, но праздник, который всегда с тобой, хуже утра понедельника. Праздность пожизненно — это приговор к тоске и скуке, ибо вечное безделье невыносимей каторги. Оно родит скверну и ведет к вырождению.
Люди отшатнулись друг от друга, разобщились, зыркая исподлобья и сжимая кулаки. Раскололись на работников и неработающих. На „арбайтеров“ и „жрунов“. На „трудовиков“ и „пролов“. На трудящееся меньшинство и тунеядствующее большинство.
Мир затрясло, мир закорчило — погромы и „сытые бунты“, стычки с полицией и вооруженные конфликты расходились волнами. И только тогда политики, учинившие всеобщее благоденствие и набравшие заоблачные рейтинги, опомнились. Ужаснулись. Кинулись разруливать ситуацию.
Ввели индексы социальной значимости. Всерьез занялись воспитанием. Споткнулись о проблему всеобщего мещанства и начали раскручивать всяческие проекты, чтобы только занять делом неработающие массы, — поднимали вечную мерзлоту, высаживали леса, обводняли пустыни. Но самым удачным проектом стала ТОЗО.
Грубо говоря, задача состояла в том, чтобы, пардон, сбагрить в Зону актив неработающего класса, самых динамичных „пролов“, самых неуемных и опасных для истэблишмента.
И вот лидеры Евразии, Евроамерики и Австралазии[1] собрались на свой очередной саммит и договорились считать Тихий океан собственностью человечества.
Предоставили ТОЗО широчайшую автономию, почти что независимость, и даже границы провели — по континентальному шельфу.