— Ну-у… В том числе и это.
Рожкова чуток посерьезнела и покачала головой.
— Айвен выбрал свой путь, — сказала она. — И светит Айвену дальняя дорога и казенный дом… Он убыл с корифанами куда-то на Восток. Хвастался еще, что «сам» Шорти Канн зовет его «братаном»…
— Шорти Канн?
— Бандюга! Вор и пират. Грабит береговые станции, нападает на плавучие базы, китов крадет… Говорят, на рукоятке его пистолета — шестнадцать зарубок!
— Пижон…
— Кстати, Айвен уже успел отметиться — застрелил кого-то в «Мендосино».[19]
— Понятно… А кто тут, вообще? Наталья мне только про Боровица рассказывала, если ее послушать, так это прямо эпический герой.
— О-о… Станислас — это фигура! Он раньше межпланетником был, на трансмарсианском рейсовике… Или на рейсовом танкере? Точно не скажу. Из космофлота Стана выгнали за пьянку. Потом Вторая Гражданская его прихватила… Я сама награды видела — у Станисласа и «Освобождение Сибири» есть, и два «Георгия», и Николая Чудотворца орден… Толькотолько он демобилизоваться решил, а тут нукеры полезли. Мехти-хан со своими. Всемирный Халифат им подай! И поручик Боровиц опять в строй… Потом демилитаризации, то-се… А как ТОЗО провозгласили, он чуть ли не первым сюда переселился. Китов пасти.
— А кто это так за тобой увивается? Здоровый такой?
— Ревнуешь? — мурлыкнула Марина. — Это старший смотритель. Тугарин-Змей.
— Как-как?
Марина рассмеялась.
— Это Илью Харина так прозвали — Тугарин-Змей. Змей — потому что Илюша все мечтает Великого Морского Змея поймать, а Тугарин… Точно не скажу, вроде был такой богатырь, что ли, или великан. Все, Тима, можешь выбираться.
Браун вылез из диагностера, заинтересованно заглядывая в вырез халатика — Рожкова как раз наклонилась над монитором, и видимость была прекрасная.
— Я сильно болен? — пошутил он, радуясь, что Марина в хорошем настроении.
— Жить будешь! — рассмеялась врачиня.
Оторвавшись от монитора, она развернулась, наклоняясь над кубом энергосборника. Теперь младший смотритель любовался ножками докторши — стройными такими, длинными ножищами…
Вздохнув, Марина повернулась и развела руками в притворном огорчении:
— И ты тоже здоров.
— Извини, — брякнул Тимофей, и врачиня расхохоталась.
Чуток посерьезнев, но сохраняя на лице улыбку, Марина сказала:
— Это ты меня извини за вчерашнее. Я просто дико разозлилась на тебя, и… И убедилась, что ты не трус. Ведь это ты застрелил Хлюста?
Помолчав, Браун признался:
— Я. Его и Беса.
— Нет, Беса ты только ранил.
— Что-о?! Он живой? А откуда ты?..
— Костя рассказал.
— Костя? Кот? С таким шрамом? — Тимофей показал, с каким.
— Да. Костя сказал так: «Хлюсту выпала черная двойка, а Браун пошел с козырей…»
Повинуясь неслышному призыву, Тимофей обхватил девушку, сграбастал ее длинными костистыми руками и прижал к себе. Марина не сопротивлялась. Она сама обняла его за шею и прижалась губами, язычком растворяя пересохшие Тимины губы.
Задыхаясь, Браун перевел одну руку с талии девушки на ее попу, а другую ладонь вмял в пышную грудь. Марина тихо застонала и прошептала:
— Не здесь… И не сейчас.
Схватив Тимофея за руку, она вывела его обратно на улицу и торжественно передала Боровицу.
— Годен!
— Ну, слава богу… — проворчал сегундо.
Рядом с главным смотрителем стояли трое парней. Плосколицее дитя тундры под два метра ростом и два шустрых молодых человека, рыжий и светлый. Молодые люди улыбались, как на рекламе зубной нанопасты.
— Знакомьтесь, — сказал Станислас с оттенком нетерпения и хлопнул по груди двухметрового: — Это Арманто, знатный китодой, командир звена субмарин, старший смотритель… и ленивый до ужаса!
Дитя тундры ничуть не обиделось — ухмыльнулось, смежая глаза в щелки, и поправило главного смотрителя:
— Шибко-шибко ленивый, однако!
— Не прикидывайся чукчей.
— А я кто, по-твоему?!
— Тимофей Браун, — не к месту вставил младший смотритель и подал руку.
— Арманто Комович Вуквун, — церемонно сказало дитя, сжимая его пятерню так, что косточки хрустнули.
— А это — Рыжий и Белый! — продолжал представление Боровиц.
— Шурики мы, — солидно отрекомендовался рыжеволосый. — Мы не клоуны, сразу предупреждаем. Мы жутко серьезные!
— Я — Шурик Белый, — отрекомендовался светлый. — Фамилии такой.
— А я — Рыжий! — ухмыльнулся его товарищ.
— А то бы он не догадался, — прогудел Илья, он же Тугарин-Змей.
И Браун пожал крепкие руки новых знакомых. Ладони у них были — сплошная мозоль.
Похлопав себя по карманам, Станислас спросил:
— Закурить есть?
Тимофей с готовностью достал пачку сигарет с зеленым биофильтром — сам он не курил, только угощал.
— Не-е, Сихали, — мотнул головой сегундо. — Эту хрень я в рот не беру. В них не табак, а одно название…
Арманто протянул Боровицу кисет, Рыжий поделился клочком папиросной бумаги.
— О, совсем другое дело! — оживился сегундо, привычным движением скатывая самокрутку. — Тутошний табачок, океанский… — просветил он Брауна. — Водоросли такие в лагунах разводят, в них того никотину… Ну, прямо завались!
Закурив, Станислас сощурился довольно, а китопасы переглянулись и уставились на Тимофея.
— Кха-кхм! — отчетливо прокашлялся Белый и сделал выразительный жест: — Проставиться надо.
— Думаешь? — сощурился сегундо.
— А как же?! — вытаращился на него Рыжий. — Закон суров, но это закон — новенькому полагается угостить… Нет, ну ты сам подумай — как ему еще вливаться в коллектив?
— Ладно, — ухмыльнулся сегундо. — Закуска за мной.
— А я угощаю! — расплылся в улыбке младший смотритель, радуясь, что народ ему попался хороший.
Всей компанией они ввалились в двухэтажный «Сейвори-салун». На втором этаже располагались номера для постояльцев, к ним вела лестница, стилизованная под корабельный трап, а само питейное заведение помещалось в обширном зале с десятком столиков и барной стойкой.
Посетителей было мало. Четверо парней сидели за столом, покрытым зеленым сукном, и играли в покер, еще двое-трое цедили двойной бурбон. За стойкой бара стоял монументальный детина, похожий на былинного богатыря. Он протирал стаканы.
Китопасы прошли к стойке, сделанной из орехового дерева, и облокотились на нее.
— Логан, — обратился Боровиц к кабатчику, — срочно требуется спрыснуть радость.
— Всем? — деловито осведомился кабатчик.
— А как же! — воскликнул Рыжий.
Логан с привычной ловкостью расставил стаканы и в каждый плеснул виски на два пальца. Следом появилась копченая нерка на кукольных тарелочках и пасифунчики.
— Ну, поехали! — провозгласил Станислас.
И все поехали. Между первой и второй промежуток небольшой… Бог любит троицу… В общем, очень скоро движения Брауна обрели широкую и плавную амплитуду, а хмельная радость подняла ему тонус. Но воспитание брало свое — после третьей он перешел на кофе. Держа в правой руке чашку с крепчайшим настоем по-венски, Тимофей обернулся к залу, привалившись спиною к стойке, и оглядел любителей выпить и закусить. Тех явно прибавилось.
Люди в потрепанных комбезах отоваривались у буфетов-автоматов, выбирая горячительные напитки и немудреную закуску. Это и были те, кого звали океанцами, — китовые пастухи, кибернетисты-снабженцы, операторы перерабатывающих комбинатов, смотрители планктонных плантаций, прозванные фармбоями, наладчики автоматов, диперы-глубоководники, бродяги-бичи, картежники-шулера и прочий люд. Больше всего в поле зрения попадало белых лиц, загорелых и обветренных, много было смуглых латинос и полинезийцев, встречались азиаты. Раздавались голоса на русском, английском, испанском, на терралингве.
И тут Тимофей словно напоролся на тяжелый, немигающий взгляд длиннолицего хомбре.[20] Глаза у того были серые, словно выцветшие, и странно смотрелись на широком лице с агрессивно выпяченной челюстью.