— Эксперимент удался, — говорил он с напором, — мы сумели решить фундаментальную социальную проблему праздности, возникшую более четверти века назад, когда труд перестал быть общественной необходимостью. ТОЗО дала неработающим то, в чем они остро нуждались, — большой фронт работ. Никто из переселенцев не преодолевает искусственные трудности — в океане достаточно вполне натуральных тягот. Океанцы пасут китов, разводят рыбу, собирают планктон и водоросли. Они добывают железо-марганцевые конкреции, сульфидные отложения «черных курильщиков» и корковые руды с гайотов.[22] Они строят батиполисы и хабитаты, ИТО и СПО, перерабатывающие комбинаты и мезоядерные станции. Все они заняты делом и весьма этим довольны.
Спецкор, высокий худой парень с длинным печальным лицом и грустными глазами старой гончей, робко задал вопрос:
— А какие, по вашему мнению, ближайшие перспективы у ТОЗО?
Генрук кивнул большим носом и сказал внушительно:
— Тихий океан осваивается строго по проекту. Мы будем планомерно расширять свое присутствие, вовлекать в процесс освоения все новые и новые акватории. Спору нет, мы испытываем серьезное сопротивление преступных элементов, но заявляю с полной ответственностью — закон будет утвержден повсюду, а бойцы нашей Океанской охраны ликвидируют все преступные группы и бандформирования. У меня есть мечта — лет через тридцать превратить Океанскую охрану в сугубо мирную организацию…
Тимофей Браун поморщился, затворяя окно. Интервью было так театрально, так похоже на выступление художественной самодеятельности, что вызывало раздражение и рвотный рефлекс. Эти картинные позы, этот площадный пафос… Тьфу!
Сихали снова залег. До утра.
Глава 4. Гуртовка
Удивительно, как прихотлив разум и нетребователен инстинкт. Животное может спать урывками, покидая лёжку хоть в ясный полдень, хоть в темную полночь. Хищник или травоядное удовольствуются тем спальным местом, какое найдут, будь то трава, песок или голый камень.
А вот человеку разумному, изнеженному хомо сапиенсу, подавай непременно мягкое ложе и чтобы тишина вокруг стояла, мухи с комарами не кусали, а холодный дождь пусть барабанит по крыше, но никак не по твоей собственной стынущей шкуре. Сапиенсу уют нужен и покой и чтобы поспать вволю. Восемь часов, как минимум. Ну ладно, семь. Только чтоб не вставать рано!
Хомо сапиенс может явиться домой в четвертом часу ночи после ха-арошей вечеринки и завалиться спать. Воспрянет ото сна ближе к полудню, провалявшись семь часов, и будет думать, что жизнь удалась. Однако уложи его в десять и подними в шесть утра — хныкать начнет и брыкаться, ибо кто ж в такую рань встает?! Разве что «жаворонки». Но Тимофей относил себя к «совам»…
Боровиц поднял всех ровно в пять. Шурики, залегшие после полуночи, ныли и жаловались, Арманто сыпал просто «оленями» и «оленями безрогими», Харин хмуро сопел, обувая свои ножищи в здоровенные сапожищи, одна Наталья была свеженькой и бодрой — девушка священнодействовала вокруг кофеварки, злобно шипевшей и плюющейся кипятком.
А Наташины китопасы все подходили и подходили — Токаши Ашизава, плотный бритоголовый японец в голубых очках. Сухощавый и светловолосый, не по годам суровый Самоа Дженкинс. Коричневый молодой человек великолепного сложения — Джамил Керимов. Плечистый парень лет тридцати с крепкой шеей и смуглой кожей — Тераи Матеата. Широкий, сутулый, угрюмый Лёва Вальцев. И еще, и еще… Все быстроглазые, с четкими, выверенными движениями, жесткие, у всех по бласту, а то и по два — к нам не подходи! Двадцать восемь человек работали на «Летящей Эн», и ни одного лодыря, труса или вруна среди них не числилось — такие тут просто не выживали. Эволюция!
А потом из кухни выплыла Ханичэйл Боровиц — высокая и дородная, с несколькими подбородками и пухлыми красными руками. Углядев Тимофея, она решительно заявила, что ее следует называть «тетей Хани».
— Как тебя зовут? — энергично спросила Ханичэйл.
— Тимофей.
— А фамилия?
— Браун.
— Прозвище есть?
— Сихали. Вроде бы…
— Сколько тебе лет?
— Двадцать четыре.
— Работник?
— Да.
— Образование?
— Высшее.
— Что кончал?
— Дальневосточный универ.
— Женат?
— Н-нет…
Тут в двери ввалился Станислас Боровиц и заорал:
— Что у тебя за манера людей допрашивать? — Оглядев китопасов, он осведомился с той же громкостью: — Вы еще здесь, фон бароны? Чего расселись?
Тетя Хани тут же накинулась на супруга:
— Чего ты орёшь?!
Тот малость присмирел, но, будто по инерции, задиристо парировал:
— На работу пора, вот чего! Мы что сюда, сидеть пришли?
— Замолчи! — рявкнула Ханичэйл. — Дай людям хоть кофе допить, кашалот!
Люди мудро помалкивали.
— Кофе им… — пробурчал Боровиц, сбавляя громкость. — Графья нашлись… А какавы с марципанами им не подать?
Постепенно негодование Станисласа перешло в неразборчивое ворчание и затихло, а лицо сегундо приобрело скорбное выражение.
— Кушайте, мальчики, — ласково прожурчала тетя Хани, — кушайте!
Допрошенный Браун сел, нахохлившись, у стола — спать хотелось ужасно. Наталья тут же сунула ему чашку с бодрящим напитком, черным как смола.
— Настоящий кофе, — сказал Станислас назидательно, — должен быть крепким — таким, чтобы в нем гребной винт не тонул!
Внезапно вспомнив, что его сильно обидели, главный смотритель насупил брови.
Тимофей отхлебнул горяченького и признал, что кофе настоящий — сонливость он сдирал, как наждачка ржавчину.
— Не выспался? — ласково сказала Наташа. — Ничего, сегодня пораньше ляжем…
— Пойдем на своих, — вступил Боровиц, с шумом отхлебывая бодрящий напиток. — Парни с Обхода обещали помочь на «Скаутсабах». Илья, за тобой вид сверху…
Тугарин молча кивнул, цедя кофе из кружки размером с ведерко.
— Сихали, — обратился к Брауну главный смотритель, — ты на каких ходил?
Младший смотритель не сразу допер, о чем его спрашивают. Наталья опередила его:
— На «Бронко» он ходил. И на «Орках».
— Вот и славно, у нас как раз «Бронко». «Орок» три всего. Ежели по осени отгоним стадо в Петропавловск, на китобойный комбинат, хозяйка грозилась всех на новые «Орки» пересадить…
— А это уж как себя покажете, — важно сказала Стоун.
— «Орка» — это вещь! — оценил Белый.
— Допивай быстрее, — посоветовал ему сегундо, — и шагом марш.
«Бронко» была старой северодвинской разработкой, удачным проектом одноместной субмарины — простой и дешевой. С маломощным моторным реактором, она могла развивать узлов тридцать—сорок, а пиробатовая броня позволяла погружаться на полкилометра максимум. «Орка» же развивала и пятьдесят узлов, и больше, могла глиссировать по поверхности и даже выпрыгивать на скорости из воды, пролетая полста метров. И глубин достигала абиссальных — до шести кэмэ.
Ближе к центру СПО наличествовал купол главного кессона, оттуда наклонный тоннель выводил к подводному причалу.
Китопасы спустились и двинулись круглым коридором, похожим на салон старинного авиалайнера — с обеих сторон шли в ряд иллюминаторы. За ними зеленела вода, подсвеченная прожекторами, и виднелись «Бронко» — двадцатиметровые веретена, горбами рубок соединенные со стыковочными узлами «плота».
Станислас шлепнул по люку, отмеченному семеркой, и сказал Тимофею:
— Это тугаринская, залезай и обнюхивайся.
— Только я в китах — ни бум-бум, — признался Браун. — Почти…
— Научишься, — усмехнулся главный смотритель.
— Освоишься! — воскликнул Шурик Рыжий. — Вон, даже Арманто, уж на что тундра, а и то вник!
— Слышь, ты, вонь рейтузная? — рассердился чукча, с утра бывший не в духе. — Получишь щас!