Мужчина был высоким и мускулистым, с густой темной шевелюрой и широченными бровями. Разговаривая, он щурился, больше по привычке, чем от солнца. В руке держал незажженную сигару, на плече у него висел грузчицкий крюк.
— У меня еще десять минут, — сказал Паолино.
— У тебя столько, сколько я скажу, — оборвал его подошедший. — Так что поднимай свою задницу и пошевеливайся.
Паолино посмотрел на Анджело, с усилием придал лицу безразличное выражение, а затем умудрился даже выдавить улыбку.
— Спокойно сиди и доедай фрукты, — сказал он мальчику. — Увидимся вечером, когда я освобожусь.
Он наклонился, поцеловал Анджело и на секунду прижал мальчика к себе.
— Шевелись, шевелись! — прикрикнул начальник. — Не на войну уходишь. Живо, работать!
Паолино поднял с земли свой носовой платок, погладил Анджело по голове и медленно побрел к открытым воротам грузового причала. Мужчина сунул сигару в рот, рысцой догнал Паолино и, приостановившись, поднял ногу и пнул его подошвой тяжелого рабочего ботинка. Чуть выше поясницы появился отпечаток огромной ступни.
— Когда я говорю: шевелись, надо шевелиться! — прорычал он. — А если тебя что-то не устраивает, вали на другой пирс.
Анджело стоял, изо всех силенок стиснув кулаки, его глаза сверкали от гнева, но он ничего не сказал. Он следил за тем, как отец обернулся было к этому человеку, а потом увидел лицо отца. Паолино был бледным, с каким-то тупым выражением лица — выражением человека, сдавшегося под ударами судьбы. Анджело, напротив, покраснел, как свекла, и, дрожа от бессильной злобы, смотрел на здоровенного негодяя, измывавшегося над его отцом.
Они оба проводили глазами Паолино, исчезнувшего в пасти ограды грузового причала. А потом верзила толкнул Анджело открытой ладонью.
— Подбери объедки и проваливай отсюда ко всем чертям, — приказал он.
Анджело прожег его яростным взглядом.
— Как вас зовут? — спросил он.
— Зачем тебе мое имя? — с издевкой спросил мужчина. — Корешиться нам с тобой все равно не светит. Я сказал: собери объедки и проваливай.
— Как вас зовут? — еще раз спросил Анджело, делая два коротких шага навстречу портовому заправиле.
— Ты, смотрю, нарываешься на неприятности, щенок, — сказал тот. Его слова звучали резко и отрывисто, как будто он их выплевывал. — Делай что велено, а то пожалеешь.
— Я хочу знать ваше имя, — сказал Анджело.
Верзила размахнулся и залепил Анджело пощечину с такой силой, что на щеке отчетливо отпечатались пальцы. Одновременно он схватил мальчика за воротник и поднял перед собой. Их лица разделяли считаные дюймы.
— Меня зовут Карл! — рявкнул он. — Карл Баньон. А если ты когда-нибудь начнешь забывать мое имя, это тебе напомнит!
Баньон выхватил из заднего кармана опасную бритву и, взмахнув рукой, раскрыл лезвие. Увидев, что глаза Анджело широко раскрылись при виде оружия, он ухмыльнулся.
— Можешь орать, хоть охрипни, — сказал он. — Мне плевать.
Анджело увидел, как лезвие сверкнуло в воздухе, и почувствовал, как оно ужалило его. А потом он ощутил тепло собственной крови, хлынувшей из глубокой четырехдюймовой раны, которую Баньон нанес ему прямо над правым глазом, прежде чем отшвырнуть в сторону.
Анджело повернулся, поднял с земли свой носовой платок и приложил к лицу. Он слышал, как стихали тяжелые шаги Баньона. У него закружилась голова и к горлу подступила тошнота от потери крови. Он слышал, как мимо проходили люди, говорившие между собой на настолько ломаном английском языке, что он совсем не понимал их, и знал, что никто не остановится, чтобы помочь. Они или боялись Баньона, как и его отец, или же им было совершенно безразлично, что местный босс делает с чужим мальчишкой. Анджело стоял у стены и смотрел на небо, не в силах пошевелиться, но глаза его были сухи. Издалека до него донесся протяжный гудок большого парохода, выходившего из гавани, чтобы направиться в страну, расположенную немыслимо далеко от той, которую отец Анджело выбрал для того, чтобы выстроить новую, лучшую жизнь.
Жозефина расчесывала черные волосы Анджело мокрым гребешком. Она делала это очень осторожно, чтобы не потревожить скрытую под пропитанным кровью бинтом глубокую рану над правым глазом. Чтобы закрыть зигзагообразный разрез, потребовалась дюжина стежков. А чтобы убедить Паолино в том, что месть Карлу Баньону ему не по силам, потребовался целый день.
— Он должен умереть за то, что сделал с моим мальчиком, — говорил Паолино.