В одном из таких плохих ресторанов с дешевой едой и алкоголем на улице Руслагсгатан, где любят обитать криминальные типы, предпочитающие держаться в тени, я провел целый вечер. Некоторые из посетителей были знакомы мне по прежним временам, а отошедшим в мир иной пришли на смену новые, более трезвые и опасные господа. Место встречи предложил кинопродюсер, который хотел именно здесь обсудить фильм по сценарию, написанному мною много лет назад и с тех пор лежавшему нетронутым. Деньги были заморожены, проект закрыт и забыт. Даже мною. Но времена менялись, начальники тоже, и вот появились новые, свежие деньги.
История была во многом посвящена экономическим преступлениям восьмидесятых. Все начиналось с торговли бриллиантами: обманутые люди вкладывали деньги в никчемные камушки, упакованные в пластиковую пленку, которые, в свою очередь, являлись гарантом кредитов — и заканчивалось «bad bank», который давал деньги предприятиям под залог очень сильно переоцененной недвижимости. Диалоги, насколько я помнил, изобиловали жаргонными выражениями вроде «резаный займ», «фирма-скорлупа» и «вратари». Важной предпосылкой развития истории была так называемая «ноябрьская революция» восемьдесят пятого года, которая изменила весь рынок кредитов и отменила целый ряд ограничений. Деньги сновали вокруг, как безумные, и шли к кому угодно в руки. Как и всегда, платить по счетам пришлось «простому человеку», который получил таковые с пятисотпроцентной накруткой. Фильм открывала сцена с седобородым старичком в плаще из грубого сукна, который заходит в отделение банка небольшого селения в центральной Швеции. Он ведет с собой козу, очень похожую на инсталляцию Раушенберга из Музея современного искусства в Стокгольме. Только вместо автопокрышки коза несла двадцатипятикиллограммовый тротиловый пояс. Террорист-самоубийца с козой. Так начинался фильм. Большой взрыв. Больше я ничего не помнил.
Продюсер угостил меня пивом и начал обычный продюсерский разговор о том, что в сценарии есть что-то такое, «что сейчас очень в тему». Я решил подождать с пивом и попытался сосредоточиться, но вскоре понял, что это невозможно. Во-первых, мне было совершенно неинтересно возиться с этим старым барахлом, а во-вторых, продюсер имел при себе мобильный телефон с невидимой гарнитурой. Он был человеком востребованным, и телефон во внутреннем кармане пиджака беспрерывно гудел. «Можно сказать, сегодня это так же актуально…» — говорил он и вдруг застывал с глупым, пустым выражением лица: «Сразу направо за дверью…» — а после возвращался к прежнему: «И продолжить эту тему можете только вы…» Он держал перед собой блокнот с заметками, которые листал, озвучивая свои идеи и предложения по изменению сценария. Продюсер так увлекся, что совсем не заметил моей незаинтересованности. Я говорил: «Хорошо…» и «Очень хорошо…» — в ответ на любую реплику, почти уверенный, что и на этот раз никакого фильма не выйдет.
— Единственное, чего здесь не хватает, — это любовной истории, — сказал продюсер. — Тоненькой, тоненькой красной нитью… — В эту секунду на лице его снова возникло туповатое выражение: — Нашел? Хорошо… — Я стал изучать вид из окна. Снова шел снег. Продюсер тоже это заметил и произнес в свой телефон: — Черт побери… снег пошел… А сцена с погоней должна быть в августе…
Кажется, именно в этот момент я решил не начинать никакого сотрудничества с ним. Продюсер сулил мне золотые горы, но я готов был отказаться от всего, лишь бы его не видеть. При первом же удобном случае — как только вновь зазвонит телефон — я намеревался встать и уйти без комментариев. Если комментариев от меня все же потребуют, я укажу на абсолютную несовместимость взглядов. «На что? — спросит он. — На что конкретно?» И я просто отвечу: «На снег…»
За каждую снежинку, которая опускалась на Стокгольм, следовало на коленях благодарить Создателя. Капли воды с неба застывают в кристаллы и беззвучно ложатся на землю, сцепляются и утрамбовываются на поверхности новым отложением, не только белым, светящимся и красивым, но создающим новую основу и новое трение, меняющее все повадки. Ступать на такую почву приходится с осторожностью. Но как бы внимателен ты ни был, рано или поздно все же поскользнешься, и если не сядешь на зад, то проедешь вперед, рискуя потерять равновесие — или вновь обрести его, удержавшись от падения, и это мгновение открывает новую грань жизни.
Скольжение и балансирование вовлекает всех и каждого, становясь частью уличного движения, и порой вызывает неожиданное легкомыслие посреди застывшего напряжения. Все вынуждены так или иначе принимать во внимание это новое обстоятельство. Крайне важные персоны вдруг превращаются в статистов из скетча про Хелан и Хальван. Представление о достойном поведении женщины вне дома еще недавно было связано с крайней сдержанностью и холодностью. Любое спонтанное и не рассчитанное движение угрожало репутации. Исключения были малочисленны — во всяком случае, в общественных местах. Одним из таковых был выход на лед в коньках. С начала прошлого века сохранилось несколько удачных кинофрагментов, где респектабельные женщины скользят по льду залива Нюбрувикен на коньках. У некоторых получается скользить вперед почти без трения — свободно паря по пленке льда над холодной черной глубиной. Самые смелые смеются и машут в камеру. Пожалуй, это самая красивая съемка той эпохи — эпохи корсетов и длинных юбок.