Но меня больше не заботило, так ли это в действительности, записывает ли кто-нибудь эти тривиальные наблюдения, с тем чтобы потом довести их до сведения третьего лица, желающего знать о нас все. Я разумеется был пьян. От всего происходящего. Как будто плотину прорвало и понесло — весна, запахи, чувства и надежды, вновь обретенная свобода. Если бы мне подвернулся мусорный контейнер, я бы скорее всего выкинул старый портфель из свиной кожи, со всем его драгоценным содержимым, — просто так, из дерзости и самодовольства.
Вернувшись домой, я обошел всю квартиру, комната за комнатой, желая удостовериться, что за время нашего отсутствия никто сюда не наведывался. Это не ускользнуло от внимания Мод. Я понимал, что она может воспринять это как знак недоверия, и поэтому сказал: «Никого…», — как будто проверял, не вернулся ли Генри. Я запер входную дверь, и Мод помогла мне придвинуть обратно большой шкаф красного дерева в качестве баррикады. При этом она и словом не обмолвилась о том, что так в квартиру не попадет даже сам Генри.
— Если он придет… — сказал я.
— Мы об этом узнаем, — сказала она, коротко и ясно. — Я иду в душ.
Я налил себе выпить. Последние капли из последней бутылки. Я размышлял, не спуститься ли мне в подвал — проверить, не завалялось ли там еще. Но прежде, чем я успел принять окончательное решение, из душа вышла Мод. В старом халате она казалась совсем маленькой.
— Я устала, — сказала она.
— Я тоже.
— Можно я останусь спать у тебя?
— В старой постели Геринга?
— А что, есть другая?
— Вопрос — риторический.
Она поняла, что я хочу сказать, и вытянула губы в поцелуе — с будничным, почти скучающим выражением на лице. Я воспринял это как пощечину, но она не заметила этого, она уже развернулась и отправилась в мою спальню. Я зажег сигарету, опустошил бокал и понял, что не могу лечь с ней рядом, не спрятав как следует старый портфель. Казалось, оставить его на виду — все равно, что поместить урну с прахом усопшего супруга на прикроватный столик, чтобы покойный мог сам убедиться, что о нем уже не скорбят. Я вынес портфель в библиотеку, включил лампу на письменном столе и засунул портфель в ящик, поглубже, так что он скрылся в темноте.
Открыв окно, я выглянул на улицу и увидел на пригорке мужчину, который глазел на фасад моего дома. Мужчина перевел взгляд на меня, и мы несколько секунд смотрели друг на друга. Этого было достаточно — я похолодел от страха. Мужчина странным образом вытянул руку, словно подал кому-то знак затаиться, не высовываться. Вот и все, что я успел заметить, прежде чем вся сцена преобразилась, и я узнал продавца сигар из магазинчика неподалеку. Тут же появилась женщина — в магазине они работали вместе. Он повторил свой жест, и теперь я понял, что он проверяет, не пошел ли дождь. Мужчина предложил даме руку, и они ушли. Нелепая, но трудолюбивая пара. В ту же минуту, как упали первые капли дождя, мне снова стало страшно — мне показалось, что я неизлечимо болен. Не принимая никаких окончательных решений, я стал обдумывать возможность переезда, смены обстановки. Мне надо было выбраться из этой колеи, пока я не сошел с ума окончательно.
Глупо было отправляться в постель с такими мыслями. Мод уже спала, глубоким, безмятежным сном, и я скользнул под одеяло, не разбудив ее. Я вытянулся, закрыл глаза, прислушался к ее глубокому, спокойному дыханию, и скоро вдалеке, будто в другом краю, сверкнули первые молнии, но когда грянул гром, я уже спал.
~~~
На следующее утро за завтраком у нас было уже две версии того, что произошло потом. Проспав пару часов, я проснулся и почувствовал, что Мод уселась на меня верхом. Над городом бушевала настоящая буря, тело Мод освещали многократные вспышки молний; она сидела так, что не могла знать, проснулся я или нет, словно хотела побыть одна — мое состояние ее вполне устраивало. Я продолжал делать вид, что сплю и не отдаю себе отчет в том, что происходит, от меня ничего и не требовалось — она все сделала сама, а когда мы соединились, она вскрикнула, но вскрикнула негромко, так что голос ее утонул в раскате грома. Думаю, она была уверена, что я сплю и вижу сладостный сон. Чтобы не помешать ей и не вывести ее из этого заблуждения, я сохранял неподвижность. И хотя больше всего на свете в тот момент мне хотелось прикоснуться к ней, провести рукой по ее нежной коже, совершенно белой в свете молний, я, с трудом, но заставил себя лежать смирно. Ни один из нас не участвовал в этом целиком и полностью, нам было стыдно, и мы украдкой подглядывали друг за другом, словно со стороны.