— Раз старые соратники, значит, ладите? — осторожно спросил Расскин, подумав, что Гранин, пожалуй, не потерпит комиссара, который круто пойдет против его нрава.
— А чего же нам ссориться? — ответил Гранин. — Матросы комиссара любят. Вот приедет — увидите, как развернется.
— Только не откладывайте все до его приезда. Вы поздравили бойцов со вступлением на Гангут?
Гранин с досадой признался:
— Нет, товарищ бригадный комиссар.
— Напрасно. Это политическое дело. Вчера на разгрузке кораблей все работали с огоньком. А сегодня кое-кто прогуливается по городу. Как туристы… В этом мы с вами виноваты. Надо, чтобы каждый, кто вступает на Ханко, испытывал волнение, гордость за русских людей, которые умирали тут героями. Пробудите в своих людях жадность к работе, интерес к строительству базы — тогда и в будничных делах каждый почувствует романтику, поймет значимость своего труда. У нас есть такие товарищи: вояка лихой, отличился в боях на фронте — а теперь, в мирные дни, все ему кажется скучным. Один старшина мне так и говорил: «Мне бы сейчас с автоматом да за Граниным в поход!..» Надо направить в нужное русло энергию такого человека, объяснить ему, где мы находимся: впереди всякой передовой! Мы в тылу армии, не сложившей оружия. Вы это понимаете?.. Понимаете, что значит для нас, для всей страны потерянный день, час?
— Понимаю, — вздохнул Гранин. — Фактор времени…
— Вот именно, — Расскин улыбнулся. — Календарь поджимает не только охотников…
На «Волголес» Гранин уже не пошел. Он разыскал начхоза, который приготовил в сосновом лесу баньку, а на берегу озера дом для командира.
Устраиваясь в домике, Гранин прикрепил над постелью крест-накрест два привезенных с собой кавалерийских клинка, с которыми уже многие годы не разлучался, и пристроил над ними двустволку.
— Сдано в музей неприятностей капитана Гранина? — Пивоваров кивнул на ружье.
— До лучших времен… — вздохнул Гранин. — Теперь, Федя, все внешние сношения — на тебе. Пока первую батарею на бетон не поставим, меня на Ханко не существует. А поставим — уж тогда я вытащу комиссара на охоту. Я ему покажу, как у нас на Хопре уток стреляют…
Про «музей неприятностей» Пивоваров сказал не зря. Кавалерийские клинки напоминали Гранину о несбывшейся мечте — служить в кавалерии. Отец Гранина, казак, погиб на германском фронте. Мать умерла в голодный год. Гранин вырос у деда. Только три года он обучался в станице грамоте. Шла гражданская война. Станица Михайловская на Хопре переходила из рук в руки; дед недоглядел за внуком. Мальчишка бросил школу и сбежал с бродячим печником. Вместе с другими сверстниками, сорванными с родных мест, и, как листья бурей, разнесенными по земле, Гранин долго скитался по дорогам России, пока не очутился в Москве, где узнал о существовании Лефортовской кавалерийской школы. Решил поступить в эту школу, стать красным офицером. Но малограмотных туда не принимали. Из Москвы Гранин дошел до Гжельска. Сезонником быть надоело, — другие работали, учились, занимали твердое место в жизни. Гранин стал кадровым рабочим и сразу поступил на курсы по подготовке на рабфак. Через год Гранин снова наведался в кавалерийскую школу. Отказали: мало знаний. Прошел еще год. Закончив первый курс рабочего факультета имени Калинина, Гранин в третий раз поехал в Лефортово, но заболел малярией и вновь остался за бортом школы. Учебу на рабочем факультете, однако, не бросил.
Когда пришел срок служить, его зачислили в Высшее военно-морское училище. Двадцати трех лет от роду Гранин командовал башней на старинном, петровских времен, форту под Кронштадтом. В память былых увлечений молодой артиллерист хранил над изголовьем отцовские казачьи клинки. За клинки коменданты гоняли: не положено, сдать на склад! Но командир дивизиона Сергей Иванович Кабанов, первый воинский воспитатель Гранина, сказал:
— Вешайте над койкой хоть пику. Только артиллерию изучать на совесть. Если вас по-прежнему тянет на коня — спишу. Мне на форту нужны люди, которые любят свое дело.
Гранин легко сближался с людьми, особенно с подчиненными. Все новое, смелое, трудное было ему по душе. Дай Гранину построить что-либо на пустом месте, обжить новый участок в глуши — он горы свернет.
Поэтому его так глубоко задел упрек комиссара в беспомощности, в спокойствии.
На другой же день все батарейцы знали, что командир и комиссар базы на Первое мая назначили торжественный подъем флага.
Дорогу через лес расчистили в течение дня и на сбитых матросами салазках перетащили орудия из порта к позициям. Батарейцы облазили все подвалы в городских домах, побывали и на гранитном заводе — и по мешочку, по ящичку набрали тонны цемента, взрывчатки, шнуры, запалы, всякий инструмент. Нашлись среди бойцов каменщики и бетонщики, чтобы заложить фундамент для первой батареи. Подрывников Гранин готовил сам. Он собрал старшин и некоторых командиров и прочитал им обстоятельную лекцию по подрывному делу. Даже помощника по хозяйству Гранин заставил было заняться подрывными работами, но тот вскоре отпросился на «посевную».